Завиша молчал.
— Подумай: она могла попасть или к нам, или к Вацлаву Яну. Я решил, что лучше к Вацлаву Яну. И был прав. Подумай немного, братец… Полковник получил предостережение и сделал из этого выводы. А ты? Неужели ты не мог понять, что такие записки, как правило, не валяются в редакционных столах?
Завиша чувствовал себя как спортсмен во время матча, который медленно, но верно теряет форму.
— Потом ты послал Фидзинского к Круделю. Зачем? — продолжал Наперала. — Ты хотел мне дать знать, что продолжаешь игру, хотя Вацлава Яна все это уже перестало интересовать? Поэтому я и спросил тебя: «Кто?» Ибо сейчас тебе важно капитулировать самому, пока тебя не заставят капитулировать. Мы можем это разыграть, ты и я, Завиша и Наперала, и клянусь тебе, что все останется между нами.
— Не блефуй, на меня это не действует.
— Слушай, мы старые друзья, старые усталые кони, которые большую часть дороги прошли вместе, таща одну повозку. Когда-то ты говорил: «Дело молодое, надо его делать серьезно». Я, братец, делаю серьезно.
— Не убеждай меня, Владек. Я одно могу тебе сказать: я ничего не делаю вопреки своей совести и ничего, что может повредить Польше. И говорю я это на полном серьезе, без всякой игры. Тебе это должно быть достаточно. Я устал.
Воцарилось молчание. Наперала медленно разлил водку и закурил.
— Нет, — сказал он. — Недостаточно.
— Не думал я, что ты это скажешь. И скажешь мне.
— У меня нет выхода.
— Для тебя главное — вести игру. Ты только об этом и думаешь.
— А ты? Откуда ты взял векселя, которые выкупает Ольчак? Ведь не Юрысь же дал тебе их перед смертью?
— Ольчак, значит, доложил?
— Он был бы дураком, если бы этого не сделал. Выпьешь еще?
— Выпью. Но тебе я этого не скажу. Повторяю еще раз: это не имеет значения. Дело здесь чистое. — Он медленно поднял рюмку. — Еще шаг, Наперала, еще один шаг в этом направлении, и мы оба можем оказаться в такой ситуации, из которой не будет выхода.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты заставишь меня сделать то, на что я до сих пор не мог решиться.
— Что сделать? — вздохнул Наперала. — Не строй иллюзий. Думаешь, мне не трудно? Было у меня уже несколько таких случаев: старый товарищ-легионер скатывается на дно, забывает о прошлом… Хоть работу меняй.
— Давай кончим этот разговор.
— Мы уже не можем его закончить. Он касается не только нас.
— Наконец-то ты об этом заговорил.
— Ты вынудил меня. И заставляешь вести с тобой разговор иначе. Ты говоришь, что не Зденек убил Юрыся. Так кто же? Может быть, Ратиган? У него не было для этого оснований. Представь себе, что доверенное лицо Ратигана, я это проверил, имеет алиби.
— Я тебе не верю, — прошептал Завиша.
— Как хочешь. Я понимаю, что ты можешь мне не верить. Машина Ратигана уехала раньше. На углу Беднарской и Краковского Предместья ее задержал полицейский.
— Полицейское алиби!
— Был, мой дорогой, еще один автомобиль.
— Почему же об этом не знает судебный следователь?
— Может, и узнает. Я не работаю на полицию. — Наперала улыбнулся. — Но более вероятной мне кажется следующая версия: у человека, который без труда после смерти Юрыся мог стать обладателем векселей, подписанных Ольчаком на сумму в тридцать тысяч злотых, а также письма или, скорее, политического завещания капитана, было больше оснований его убить. Впрочем, письмо важнее, чем векселя. Его можно было без труда продать. Как раз в это время в Варшаве появился некий Александр, наш старый знакомый, без сомнения, связанный с французской разведкой. Друзья тоже покупают, сотрудничество не исключает соперничества. Информация казалась интересной, можно было повторить берлинский маневр Юрыся.
— Это, скорее, подло, чем глупо, — сказал Завиша.
— Ты все же считайся с тем, что говоришь. Подумай, что мне остается делать: ты отказываешься давать какие-либо объяснения.
— Я умею защищаться. Меня испугать трудно. Ты промахнулся.
— Слова! Я хотел тебя избавить от неприятностей, но ты сам виноват. Не думаешь ли ты, что тебе удастся напечатать письмо Юрыся или еще что-нибудь? Ошибаешься.
— Ошибаюсь? Если был второй автомобиль, то ты хорошо знаешь, чей он. Очень будет интересно об этом узнать.
— Мы сейчас говорим о тебе. Бывший офицер, кавалерист, имеющий много наград, уходит из армии, когда жена убегает с его приятелем. А сейчас принимает этого приятеля с распростертыми объятиями, часами просиживает с ним. Почему? Потому что у него всегда нет денег, потому что он все пропивает.