Депутат Вехеч. Многие годы он — важная персона, деятель, представитель. Я в партии, так нужно. Какую же устроили пьянку, когда он уходил из армии! Где пили? Вот именно: где пили? Вехеч выступил с речью, у него это получилось гладко, как, впрочем, и всегда. «Мы хотим Вехеча! С Вехечем в рабочее правительство!» Забавно, как какая-нибудь мелочь, например надпись, восклицание, чье-нибудь лицо, остается в памяти, и не знаешь, откуда она взялась, но засела в мозгу и сидит.
«От имени ППС выступает депутат Вехеч». У Барозуба он молчал; несколько слов выжал из себя, чтобы отделаться. А зачем? Ему ничего не предложили и ни о чем не спросили. Суть отношения к Вехечу уже много лет не менялась.
Боже мой, сколько каждому из нас причинили зла, особенно Вехечу. Может быть, Вацлав Ян и хотел об этих его обидах услышать и поговорить о них после ужина? Сколько же раз Вехеч предлагал им свое сотрудничество? Объяснял и растолковывал старым товарищам, бывшим легионерам, что без него, без представителя рабочих масс, в Польше ничего не удастся сделать. Зачем он драл горло на митингах? Зачем разъезжал по всей стране в стареньком «Фиате», топтал фабричные дворы, сглаживал смуты и противоречия в партийных организациях, заседал с капиталистическими шакалами — именно так он сказал и Завиша запомнил, — чтобы хотя бы грош у них вырвать, чтобы кто-то не умер с голоду? А что он сам от этого имел? Лишь беспокойство и недоверие. Одни обзывали его социал-предателем и лакеем санации, а другие — прислужником красных. Маленький, низенький, но сильно раздавшийся за последние годы, на трибуне сейма он казался великаном или уж на худой конец — государственным мужем приличного роста. Завиша никогда не мог понять, откуда берутся у Вехеча это его достоинство, значительность и даже великолепие… Волосы чуть тронуты сединой, высокий лоб, но стоит присмотреться поближе, например когда опрокидывает рюмочку, услышишь, чмокает губами, да и глаза уже немного слезятся… Однако Вехеч не глуп. В «Европейской» они тогда кое о чем поговорили. Депутата потянуло на откровенность, а возможно, он счел, что обязан быть с Завишей откровенным в благодарность за то, что тот язык не распускает. Так вот, когда они дошли до кофе и ликеров, разговор коснулся серьезных проблем, о которых после всего выпитого можно было говорить без обиняков, смело. От смеха лицо Вехеча как-то расплющивалось, улыбку гасили толстые губы и опадающие на глаза веки. Речь шла о политической деятельности вообще и о перспективах деятельности Вехеча в партии. «Цель, цель», — повторял депутат и, подавляя в себе это слово, глотал его, как кусок жесткого мяса, который неудобно выплюнуть. «Что мы знаем о будущем и какое нам, в сущности, до него дело? Сегодня или в крайнем случае завтра. Сегодня сделать то, что в наших силах: повышение зарплаты, забастовка, принять на работу нужного человека. Если можно, оказывать давление на правительство, кого нужно — припереть к стене, кому нужно — пригрозить. Возможно, завтра ты будешь вместе с ним, но сейчас — ты против. Видишь, — объяснял он, — если уж получили мы эту свою независимость, то нужно действовать». А что из этого следует? То, что осязаемо сейчас. Он, Вехеч, плюет на теоретиков. Самая прекрасная теория, которая должна осуществиться через пять или десять лет или в неопределенном будущем, на самом деле нужна для использования сейчас, немедленно. «Ты всегда так думал?» — спросил его Завиша. Ну, может, не так спросил, но что-то вроде. Вехеч засмеялся: «В этом деле, дорогой мой, большим специалистом был Комендант». Вехечу полагалось дать по морде, но Завиша не дал. «Так ведь это был Он, — повторял депутат, — а не какие-то там третьестепенные лица. Вот почему у меня нет претензий к Беку из-за Заользья[22], хотя официально я против. Была возможность, нужно было брать; в случае чего всегда можно отдать, отпереться или осудить».
Наверняка Вехеч не сказал бы ничего подобного в присутствии Вацлава Яна. Они смотрели на него, когда тот, преисполненный достоинства, говорил. И он был единственным, кто ответил полковнику: «Да мы все о Польше».
Наверное, Пшемек, если бы у него хватило храбрости, сплюнул бы на ковер. Тихие шаги Эльжбеты по ковру, она помогает Барозубу выполнять его обязанности хозяина. Хороши такие мягкие ковры, в них можно погрузиться, лежать животом кверху и смотреть в потолок. Этот ковер, который купила Бася, слишком уж жесткий, гладкий и как бы шершавый. У Баси не было такого вкуса, как у Эльжбеты, она не умела находить хорошие вещи и жить среди них естественно, а не как в праздничном наряде, который человек боится испачкать или помять. Бася была немного угловатой и неуклюжей. Как Пшемек. В тот раз у Барозуба он был единственным чужим, человеком не их круга. Конечно, всем известно, что еще тогда, когда Пшемек был в «Освобождении», и потом, когда перешел к Витосу[23], он встречался с Вацлавом Яном. Частным образом и официально, в сейме и в правительстве. Лысый, толстый, на коротких ножках, но выше Вехеча ростом. Их с Пшемеком объединяла многолетняя ненависть. Говорят, что они били друг другу морды в кулуарах сейма. Конечно, это было очень давно.
22
Область в Чехословакии, захваченная польскими войсками после Мюнхенского соглашения в 1938 году.
23
«