Завиша считал, что Пшемек что-то знает. Как было бы хорошо и правильно, если бы Пшемек сказал — по-крестьянски, твердо, — этого ждали все, и Крук-Кручинский, вытягивающий в его сторону маленькую головку на длинной шее (жираф, а не ворон[24]), и Барозуб, который даже как-то раз ездил в деревню, откуда Пшемек родом, потому что мечтал повторить, но в более оптимистической тональности роман Реймонта «Мужики», и теоретик Жаклицкий, часто ссылающийся на свою связь с народом. Пшемек положил руки на стол, повернул их, словно хотел показать собравшимся, что у него на пальцах ничего нет, ни перстня, ни обручального кольца. Жест так себе, может даже неосознанный, и пальцы как пальцы, пухлые, ухоженные, давно уже не занимавшиеся крестьянским трудом.
Ну вот. Как будто бы в доме совершенно не осталось водки. Барозуб сбегал за своими запасами и снова налил. О господи, иметь бы у себя такой бар, как у создателя легенды, а ведь раньше даже в голову не приходило, что так можно, а тут вечером выпиваешь все, что покупаешь днем. А вдруг я где-нибудь спрятал бутылочку и забыл про нее? В тот раз даже Вацлав Ян рюмку поднял. Видно, еще ждал, что Крук-Кручинский, Барозуб, а может, и Завиша скажут что-нибудь искренне, от души… Сенатор даже закашлялся. Ему всегда было трудно, когда заставляли говорить без подготовки, без бумажки, пусть даже спрятанной в кармане пиджака, но от которой появляется такая приятная уверенность в себе. Святой честности человек… Капиталов не нажил, жил только на зарплату сенатора, а когда нужно было в какую-нибудь комиссию или в совет ввести человека с незапятнанной репутацией, сразу же вспоминали о Круке… Правда, в последнее время не так уж часто — косо смотрели на его дружбу с Вацлавом Яном. Никто, конечно, серьезно не считал, что здесь какие-то далеко идущие политические планы; просто полковник много лет был его шефом, а сенатор не умел менять командиров. Нет, на это он был не способен!
Эх, Крук, старина! Выпил бы я за твое здоровье, если бы только было что пить! Всегда над тобой подшучивали в Бригаде, что тебе удается запомнить приказ только после того, как его повторят раза четыре, да и то только последнее предложение. Барозуб утверждал, что это не имеет значения, потому что большую часть приказов вообще не к чему выполнять, а оставшиеся настолько бесспорны, что их можно просто не слушать!
Так вот, Крук начал что-то там бормотать, вроде того что роспуск сейма и сената — вещь подлая и неожиданная для всех, и он, Кручинский, вряд ли может рассчитывать удержать свой мандат, но это его мало беспокоит.
И тут-то Вацлав Ян сказал: «А кто из вас о Польше?» На что Вехеч ему немедленно ответил: «Да все мы о Польше!» А может, это было раньше?
Барозуб молчал. Завише казалось, что писатель смотрит на них и никого не узнает. Вместе с Эльжбетой Веженьской он подавал водку и кофе, иногда вставляя слово, но равнодушно, вежливо, лишь бы только что-то сказать. Барозуб даже не привел ни одной цитаты из своих произведений, а ведь раньше любил подойти к полке, взять толстый том, перелистать его и прочитать фрагмент, который чаще всего точно подходил к теме разговора, да и известно, что в книгах Барозуба можно найти цитату на любой случай. Наполнив рюмки, создатель легенды сел рядом с креслом Вацлава Яна, большой, даже немного смешной, съежившись на кожаном сиденье и глядя на полковника снизу, ждал…
Так что же должен был сказать Вацлав Ян? Возможно, перед тем, как принять решение, он хотел посоветоваться? Или просто информировать о своих намерениях? А может, собирался предложить участвовать в чем-то, разделить с ним ответственность и риск?
И надо же такое придумать! Полковник Вацлав Ян, который что-то предлагает! Полковник Вацлав Ян, нуждающийся в советах или даже в указаниях?
Все же Завиша отыскал на кухне забытую бутылку, посмотрел, граммов сто еще наберется! Он не стал возвращаться в комнату, сел за белый, когда-то белый, об этом заботилась Бася, кухонный стол, вылил водку в стакан и начал смаковать, погрузив в нее только губы. Водка была теплой и безвкусной.