— Когда-то…
— Не существует «когда-то». Вы послали меня в Березу.
— Не я, Славой.
— Все равно.
— И ты сидел не слишком долго.
— Достаточно, чтобы увидеть, что вы с собой сделали. — Снова спички. — Теперь и ты об этом знаешь. Правда?
— Могу себе представить ситуацию, когда ты приказал бы посадить меня.
— Естественно, — сказал Вихура.
— Вот видишь, ты с легкостью подтверждаешь.
— Я не сентиментален, я не способен быть сентиментальным. Что ты хочешь, чтобы я сказал? Двенадцать лет вашего правления…
Вацлав Ян как будто бы проснулся.
— Подожди, — буркнул он неприязненно. — Ты можешь зачеркнуть прошлое, ты уже это сделал, но ты хорошо знаешь, что истории тебе не изменить, хоть ты это и хочешь сделать. Больше, чем я. Подожди… Я знаю, что ты можешь мне сказать, а ты знаешь, что я тебе отвечу. Понимаешь? Эта игра мне надоела. Хочешь ты того или нет, но мы не первый год знакомы. Представь себе, что этот разговор уже состоялся. Этот диалог уже в прошлом. Ты: все о нас, я выслушал и сказал свое. И теперь мы можем начать…
— В таком случае мы закончили.
— Не прерывай меня, Старик.
— Что тебе нужно?
— Подумай. Вацлав Ян приходит к тебе через столько лет. И зачем? Чтобы услышать то, что можно прочитать в любой листовке?
— Я тебе уже сказал, зачем ты сюда пришел.
— Отлично. Ты, Вихура, человек, с которым…
— Представь себе, что эти слова уже тоже были произнесены.
— Могу. Ты говорил, нас ничего не связывает; так вот — это ложь.
— Лучше говори прямо и по делу.
— Не прерывай меня, я к этому не привык. Для меня важно, чтобы ты меня сейчас не прерывал. Возможно, что, когда я шел к тебе и даже когда мы начали разговор, я еще не знал, почему я хочу тебя видеть. А теперь знаю.
— Ты снова обрел свой стиль?
— Стиль мне обретать не нужно, он у меня есть. Я подвожу итоги: ты самая далекая точка, самая далекая из всех, какую можно или нужно принимать во внимание. Я не могу тебя исключить, я искренен с тобой, Вихура, я не могу подделывать счет.
— Что это за счет?
— Окончательный. Мы когда-то говорили о конечной цели, о результате нашей борьбы. Это была наша математика.
— Ваша.
— Хорошо. Тогда речь шла о том, чтобы завоевать независимость. Теперь независимость в опасности.
Минута молчания.
— Наконец-то, — сказал Вихура. — Наконец-то ты это заметил, когда тебя лишили личной власти. Об этом в Польше знает каждый ребенок.
— Об этом знают только несколько человек.
Старик отложил трубку, взгляд у него был пронзительный, почти такой же острый, как у Зюка.
— И это должно нас объединить? Да? — Вихура задумался. — Гитлер ударит? — спросил он, помолчав.
— Ударит. И в ситуации для нас наиболее неблагоприятной.
— Сами довели до такой ситуации.
— Нужно, — медленно сказал Вацлав Ян, — взять на себя ответственность. Полную, совершенную, окончательную. Это может сделать только такой человек, который сумеет подготовить себя к принятию великих решений, которому хватит силы, смелости и воли, который спасет Польшу от самого страшного поражения. Такого человека сейчас нет ни в Замке, ни в Бельведере.
Что-то напоминающее улыбку появилось на лице Вихуры.
— Ты, — произнес он.
— Я, — сказал Вацлав Ян.
— И ты пришел сообщить мне об этом? — Вихура снова вел безуспешную борьбу со спичками. — Ты пришел спросить, окажу ли я, Вихура, от себя лично или от чьего-нибудь имени, если я кого-то, не только себя, представляю, тебе помощь или хотя бы соглашусь на твою кандидатуру. Самая далекая точка в твоих расчетах! Ты только не знаешь, какая это точка. Может быть, быстро растущая, может быть, такая, что взорвет всю математику? Тебя сюда пригнал страх.
— Страх мне чужд.
— Да, да, конечно. Ты всегда был человеком смелым и в каком-то субъективном смысле честным. И без ума от себя. До такой степени без ума, что даже не замечал, что ты тень; раньше ты был его тенью, а теперь, обретя самостоятельность, повторяешь давние жесты, лишенные всякого смысла, анахроничные. Ты становишься почти трагической фигурой. Карикатурная, отраженная в зеркале, убогая, почти смешная и все же страшная — вот польская идея вождя.
— Ты хочешь меня оскорбить?
— Нет. Ты пришел, чтобы это услышать. И ты можешь услышать это только от меня. Предложить себя! Как он — в двадцать шестом! — Голос Вихуры неожиданно стал твердым. — И что? Над Польшей нависла страшная угроза, а полковник Вацлав Ян, вместо того чтобы искать причины, вместо того чтобы попытаться хоть что-то понять, говорит «я» и думает о мелком дворцовом перевороте, об обмане тысячу раз обманутых, вот, вместо Бека — Вацлав Ян, а народ радостно заорет «ура!» и пойдет умирать.