– Ну да, наверное…
Егор опять не слушал, лихорадочно набирая ответ кому-то на клавиатуре смартфона.
Поляков был почти в отчаянии, и ему хотелось курить. Он смотрел на монитор ноутбука, качество которого оставляло желать лучшего – ноутбук был стареньким, потрепанным, видавшим виды – и видел 11-летнего подростка, так похожего на него внешне. Поляков многое отдал бы, чтобы узнать, что в голове у этого парня. Но в тот мир Егор его не пускал. Сын не видел в этом смысла.
Поляков вздохнул, сдаваясь.
– Ладно. А в школе как дела?
– Каникулы же.
– Ну да, – согласился Поляков. Учитывая постоянные дождь и слякоть за окном, он забывал, что сейчас лето. – Я имею в виду, как закончил школу? Ты ничего не рассказываешь о ней.
– Я че рассказывать-то, – Егор пожал плечами и посмотрел на отца, оторвавшись, наконец, от мобильника. – Школа как школа. Оценки норм вроде.
Поляков учился. Чтобы попасть в школу, ему нужно было преодолеть несколько километров сугробов, доходящих до пояса, потому что в Яме никогда и никто не убирал снег с дорог, или непролазной грязи – в зависимости от времени года. Нужно было идти по совершенно темным улицам, так как в Яме никогда не было уличного освещения, пробраться через железнодорожный переезд, оказавшись в относительной цивилизации, и уже затем через несколько кварталов Поляков мог различить впереди очертания трехэтажной альма-матер.
Егор жил в двух домах от школы. В городе, где температура практически никогда не опускалась ниже минус 15.
– Как оценки? – не сдавался Поляков. – За год трояков много получил?
Егор не ответил, увлекшись перепиской. Чертовы мобильники.
– Слушай, тут это, – пробормотал сын. – Я на улицу обещал выйти, мне там надо передать кое-что.
– На улицу? – нахмурился Поляков. – Ночь уже.
Егор уныло посмотрел ему в глаза. Взгляд сына выражал что-то вроде «А тебе-то какое дело?».
– Ну тогда в подъезд, а не на улицу, – буркнул он. – Короче, мне идти надо. Так что, в общем, пока, что ли. Давай.
– Люблю тебя, – успел вставить Поляков. – Не пропадай, хорошо?
Егор потянулся к мышке, и картинка исчезла. Поляков понятия не имел, услышал ли сын его слова. А если и услышал, понял ли их так, как хотелось Полякову.
Выругавшись, Поляков захлопнул крышку ноутбука. Рука сама потянулась к сигаретам. Он закурил, думая о Егоре. Двенадцать лет назад, когда Поляков узнал, что Женя ждет ребенка, никто не говорил ему, что будет тяжело. Никто не предупреждал, что конфликт поколений гораздо более драматичен, чем тебе кажется, когда ты по другую стороны баррикад.
Поляков не видел проблемы в том, что дети сами хотят наступить на те грабли, на которые когда-то наступали их отцы. Он отдавал себе отчет в том, что фраза «умные учатся на чужих ошибках» лишена всякого смысла – каждый учится лишь на собственных ошибках – и то далеко не всегда. Он не требовал от жизни, чтобы Егор соответствовал каким-то его ожиданиям. У Полякова не было никаких особенных ожиданий. Его даже не убивало то, что Егору, кажется, отец не особенно-то и нравился. Поляков напоминал себе, что он и не должен нравиться сыну – у Полякова был собственный отец, с которым все тоже было далеко не просто.
Он не мог воспитывать парня – вот в чем была проблема. Он не видел его рядом. Не смотрел, как он растет. Не видел, как он морщится, когда ест нелюбимое блюдо. Не подозревал, как выглядит лицо сына, когда тот крепко спит. Маленькие и в общем-то бесполезные мелочи жизни, которые сейчас для Полякова были важнее многого. Где-то за тысячу километров его плоть и кровь жила собственной жизнью, по воле Жени выбросив отца на обочину своей вселенной.
А сын не подозревал, чем жил Поляков. Если бы он, Поляков, мог рассказать ему, через что прошел когда-то. Если бы он мог показать, что под этой морщинистой усталой от жизни физиономией скрывался живой человек, который когда-то тоже верил, что весь мир лежит у его ног, что все впереди. У которого были проблемы со сверстниками, учителями и родителями. У которого была первая любовь, причем любовь взаимная. Который мечтал стать Чем-то или Кем-то в этой жизни, глядя на звезды или утренний туман над лесом. У которого были минуты триумфа, когда волна восторга уносит тебя в небеса, и часы поражения, когда земля готова разверзнуться под ногами, и кажется, что жизнь кончена.
Черт побери, у Полякова была своя история.
А однажды, практически сразу после армии, жизнь продемонстрировала ему, что такое жесткая посадка. Тогда он узнал, какой суровой и чудовищно жестокой может быть жизнь. Тогда, в Яме…