Чуда ждать, конечно, не приходилось. Последние десять лет Антонина Михайловна работала одна, теперь и я работал один.
На второй смене мои уроки шли один за другим, без окон, и мне некогда было не то что думать о чём-то постороннем — перевести дух было некогда. Старшеклассницы сегодня словно сговорились: от девочек обоих одиннадцатых классов я получил столько цветов, что они не помещались в вазе, и пришлось ставить их в ведёрко.
Ох уж эти девчонки! Если в первые месяцы я терялся и цепенел под обстрелом кокетливых взглядов, то теперь я научился держать оборону: на особо игривых я обрушивался со всей строгостью, нещадно спрашивая их и вызывая к доске. Обычно достаточно было вызвать такую кокетку два-три раза из урока в урок, чтобы отучить её от заигрывания с учителем. Про себя я от души потешался, видя, как вчерашняя бесстыдница скромно и целомудренно потупляет взор, боясь лишний раз "нарваться". Она твёрдо усвоила: слишком игривый взгляд неминуемо влечёт за собой строгую проверку знаний, которых в её прелестной головке подчас бывало, прямо скажем, маловато. Разумеется, полностью запретить девочке "строить глазки" было невозможно, и если я не мог заставить её думать на уроке о деле, то старался просто не обращать на эти выходки внимания, чтобы, по крайней мере, самому не отвлекаться.
Последние два урока были в третьих классах. Хотя у меня и гудела голова после полутора часов, проведённых среди этих шумных непосед, среди всего этого визга и писка, я не стану отрицать, что я прямо-таки отдохнул душой. Широко распахнутые глазёнки третьеклашек сияли мне, как солнышки, отогревая меня своей детской добротой. Большая часть уроков была в игровой форме, и, хотя это отняло у меня массу сил, под конец я почувствовал, что во мне не осталось и следа той напряжённой и угрюмой тревоги, с которой я вернулся с первой смены. Я вымотался, но это была хорошая, приятная усталость.
Цветы я не стал оставлять в кабинете, а отнёс домой и подарил маме. Она напоила меня чаем с ватрушками, а отец спросил:
— Ну, как первый рабочий день?
— Ты что, отец, какой же он первый? — засмеялась мама. — Серёжка ведь уже второй год работает.
— Я имею в виду — первый в этом учебном году, — пояснил отец.
Я сказал:
— Нормально.
— Ну и хорошо, — сказал отец.
Только я знал настоящую цену этому "нормально".
В своей комнате я прилёг, собираясь наконец почитать взятые из библиотеки брошюрки. Я с наслаждением вытянулся на кровати, расслабив свою многострадальную спину и натруженные ноги, открыл брошюрку под названием "Техника безопасности в школьных помещениях", пробежал глазами оглавление, но не успел прочесть и первой страницы. Ко мне заглянула мама, и по её лицу я понял, что она чем-то глубоко потрясена. Пару секунд она просто смотрела на меня, ошеломлённо моргая и беззвучно шевеля губами, а потом наконец проговорила:
— Серёжа, там… — И показала рукой на дверь.
Я сел, слегка встревоженный.
— Что там, мам? Что случилось?
— Там к тебе…
Я положил брошюрки на стол и пошёл посмотреть. По дороге я уже догадывался, кто мог произвести на маму такое впечатление, и я не ошибся: в прихожей стоял Мишка. Он уже успел переодеться и побриться, но от него до меня долетел едва уловимый алкогольный дух. В руке у него был пакет, из которого торчала палка копчёной колбасы, а также виднелся длинный батон.
— Не выгонишь? — спросил он с усмешкой, сверля меня странным, мутным взглядом. Приподняв свой пакет, он добавил: — Вот, не с пустыми руками пришёл.
— Зачем же мне тебя выгонять? Заходи, — сказал я.
Мама прошла за нами на кухню, не сводя с Мишки потрясённого взгляда. Усевшись на табурет возле стола, Мишка заметил её взгляд и усмехнулся:
— Меня теперь трудновато узнать, тётя Маня. Мишу Ларионова помните?
У мамы вздрогнули губы, но она старалась не показывать своего ужаса.
— То-то мне и показалось, что голос знакомый, — сказала она, улыбаясь побледневшими дрожащими губами, а её глаза были при этом большими и неподвижными. — Так что же получается — ты отслужил, значит?
Мишка помолчал секунду, а потом задумчиво кивнул:
— Да… Я своё отслужил.
Мама захлопотала, доставая из шкафчика чашки.
— Мишенька, родной… Ты чай будешь? Я ватрушки испекла. Творожные, сладкие! Помню, вы с Серёжей их так любили — только их вам и подавай!
— Спасибо, тётя Маня, — сказал Мишка с расстановкой. — Чай как-нибудь потом, а сейчас, если вы разрешите…