— Всё… Кранты.
— То есть? — похолодел я.
Мишка помолчал и сказал:
— Мёртвая. Видно, мгновенно её скрутило, и пикнуть не успела.
— Ты уверен? — пробормотал я.
Мишка выпрямился, мрачно усмехнулся, и от его взгляда у меня пробежали по спине ледяные мурашки. Он проговорил:
— Я видел смерть. И знаю её личину… — Вдруг он воскликнул: — Антоха! Тебе что было сказано?
Его взгляд был устремлён куда-то за моё плечо; я обернулся и увидел, что в дверях стоял бледный Антон и смотрел на мать широко раскрытыми, полными слёз глазами. Мишка схватил его на руки.
— Тебе что было сказано? — повторил он. — Сидеть в комнате. Кто тебе разрешил заходить?
Антон обвил руками его шею и мелко затрясся. Мишка вынес его из кухни, а я — что мне ещё оставалось? — поплёлся следом. Мишка опустил Антона на диван, присел рядом и с минуту удерживал его, не давая ему вскочить и броситься обратно на кухню.
— Тихо, тихо. Держись. Надо держаться.
Вскоре Антон перестал биться и уткнулся лицом Мишке в плечо. Поглаживая его по голове, Мишка смотрел на меня, а я почему-то думал: Мишка на правах друга мог и носить его на руках, и обнимать, тогда как я был учителем и должен был соблюдать некоторую дистанцию. Хотя могла ли быть об этом речь сейчас, в такую минуту? Я присел рядом, и Мишка отдал Антона в мои объятия.
— Пойду, покурю, — сказал он.
Он вышел во двор и курил там, пока мы ждали уже бесполезную "скорую", которая задерживалась — впрочем, теперь это уже не играло большой роли. Младшая сестра Антона, Маша, спала в своей кроватке и ничего не знала, и мы не стали её будить. Мишка вернулся, и Антон встрепенулся, вскинув побледневшее, залитое слезами лицо.
— Нет, никто не едет, — сказал Мишка, качнув головой.
"Скорая" приехала через полчаса. Антон весь напрягся, вытягивал шею, как будто в нём ещё теплилась безумная надежда на чудо. Врач, выйдя из кухни, сказал, разводя руками:
— Милицию вызывайте, а мы уже тут ничем, как вы сами понимаете…
Когда тело, накрытое с головой белой простынёй, выносили на носилках, Мишка прижал голову Антона к своей груди лицом, чтобы тот не смотрел. На крыльце послышалось трескучее "Апчьчьчь!", и вошёл участковый Саночкин — озабоченный, усталый и с красным распухшим носом.
— Кто обдаружил тело? — спросил он гнусаво.
Вечно простуженный, он отчаянно шмыгал и покашливал.
— Опять простудились, Виктор Иваныч? — сказал я.
— Ох, и де спрашивайде, — прокряхтел он, доставая платочек и вытирая нос. — Оседь, зиба и весда для бедя — адское вребя. А летоб — пух тополидый, у бедя да дего аллергия. В общеб, круглый год. Де дос, а даказадие…
Я сказал:
— Тело матери обнаружил сын Антон. Можно его не мучить сейчас? Он и без того в шоке.
И я кивнул в сторону притихшего Антона, сидевшего на коленях у Мишки.
— Да как скажете. — Участковый высморкался, обернулся и кивнул: — Привет, Миша. (У него вышло "Биша".)
— Здравствуйте, — отозвался Мишка.
Саночкин допросил меня и Мишку, при этом сдерживая чиханье. Когда он выходил из дома, на крыльце раздалось двукратное яростное "Апчьчь!", усталое кряхтение и трубный звук сморкания.
Мне пора было возвращаться в школу. Мы с Мишкой вышли во двор.
— Мне надо идти, — сказал я. — У меня ещё уроки сегодня. Ты побудешь с Антошкой?
— Само собой, — ответил он.
— Там ещё его младшая сестрёнка… Когда проснётся, её, наверно, накормить надо будет. Да и Антошке поесть надо бы, хотя, если честно, не до еды сейчас… Но ты всё равно за этим проследи.
— Будет сделано… — Мишка достал сигареты. — Куда ж я денусь.
— Как там твоя мама, не знаешь? — спросил я.
— Откуда? — Мишка вздохнул, чиркнул зажигалкой, затянулся. — Вот сдам ребят отцу, вечером пойду к ней в больницу — узнаю. Я бы и сейчас пошёл, да Антошку одного бросить не могу.
Когда вечером после уроков я зашёл к ним, отец Антона ещё не вернулся с работы. Мишка доделывал на кухне пельмени, на нём был фартук Галины Фёдоровны. Антон сидел тут же, раскатывая для пельменей тесто. Его глаза уже просохли, но я с тревогой всмотрелся в его лицо. Он посмотрел на меня и чуть улыбнулся — грустно, совсем по-взрослому.
— Вот, решили — не пропадать же добру, — сказал Мишка. — Батя с работы придёт, его покормить надо.
— Не знаю, до еды ли ему будет, когда он узнает, — вздохнул Антон.