— Ладно, пошли, — раздался голос Мишки через некоторое время.
Я глянул на него и, как говорится, выпал в осадок: Мишкина голова была круглая и лысая, его буйные вихры исчезли. Он усмехнулся и помахал перед моим носом деньгами:
— Маманя давала на модельную стрижку, а я посмотрел — налысо дешевле. Вот, сэкономил.
На сэкономленные деньги он купил мороженого себе и мне. Родители Мишки очень редко баловали его карманными деньгами; откусывая от своей порции, я думал о том, что это мороженое стоило Мишке его роскошной шевелюры, и мне было немного неловко есть его. Но Мишкина щедрость не знала границ: увидев, что я уже съел своё мороженое и с завистью поглядывал на его порцию, от которой оставалось не меньше половины, он протянул её мне:
— Хочешь? На, возьми, я уже наелся.
Я усовестился и мотнул головой: на меня и так пришлась половина сэкономленных Мишкиных денег.
— Я вот думаю сходить к кирьянову, потолковать, — вдруг сказал Мишка.
— Ты что! — Это удивило меня даже больше, чем Мишкина "причёска". — Да он и на порог тебя не пустит! Ещё раз спрашиваю: что ты ему предъявишь?
Он посмотрел на меня презрительно.
— Значит, тебе всё равно, — сказал он.
— Похоже, вместе с волосами пропали твои последние мозги! — рассердился я. — Ты надеешься, что он сразу свернётся в трубочку и рассыплется в извинениях? Ты для него — пустое место! Ему плевать на то, что этот остров прежде заняли мы. Мы его не купили, и крыть тут нечем!
— посмотрим, — опять сказал Мишка.
— Заладил — посмотрим, посмотрим! Что ты посмотришь?
— Завтра я иду к Кирьянову, — сказал Мишка. — Завтра суббота, он должен быть дома. Пойдёшь со мной.
— с ума сошёл! Никуда я не пойду. Хочешь, чтобы он на нас собак спустил?
— Встречаемся после уроков на берегу, напротив острова, — сказал Мишка, не обращая внимания на мой протест.
— Форма одежды — дипломатическая, — усмехнулся я. — Ради бога, прикрой свою лысину, когда пойдёшь.
Вечером я спросил отца:
— Кирьянов тебе уже заплатил?
— Аванс дал, — ответил он. — А что?
— а договор он заключил?
— Да ладно, зачем? Он мужик серьёзный. Я у него работал, когда он дом строил. Ничего, заплатил честно, сколько обещал.
Что мне оставалось делать? После уроков я сходил домой пообедать, а потом явился к условленному месту. Мишка был уже там — мерил шагами берег, заложив руки за спину. Моё замечание насчёт формы одежды он воспринял буквально: на нём был его лучший костюм и чистая рубашка. Правда, с этим костюмом не вязалась старая неказистая кепка, которую он напялил на свою бритую тыковку.
— Ну как, оценила мама твоё послушание? — сказал я, вместо приветствия надвинув ему кепку на глаза и похлопав его по затылку.
— Ей не угодишь, — буркнул он, досадливо поправляя кепку и потирая затылок. — обозвала чучелом. Ну, пошли.
Сказать по правде, мы ещё ни разу не разговаривали с Кирьяновым. Конечно, мы видели его много раз, но общаться с ним, заходя за высокий забор вокруг его дома, нам не доводилось. Дом стоял недалеко от берега и был виден с острова. Это был двухэтажный каменный коттедж, добротный и простой внешне, окружённый яблонями в цвету. Аромат яблоневого цвета был такой густой, что чувствовался даже здесь, за забором, а лепестки белели на дороге.
Залаяла собака, и мы напряглись.
— Натравит, я же говорю, — сказал я.
— Заткнись, — ответил мишка, но я видел и слышал, как он нервно сглотнул.
Собака лаяла громко, но лениво и басисто.
— Видать, откормленная, — заметил мишка.
Он переминался с ноги на ногу.
— Ну, действуй, — усмехнулся я. — Что-то я не вижу, чтобы ты сейчас рвался сюда так же, как вчера. Или ты передумал?
Мишка снова потёр затылок и нажал кнопку звонка. Звука, конечно, не последовало.
— Сломанный, что ли, — пробормотал Мишка.
— Пень, он же внутри звенит, — объяснил я.
— Сам ты пень, — сказал он сердито. — Думаешь, я не знаю?
Дверь открылась, но это был не Кирьянов, а какой-то сонный дядька в спортивном костюме.
— Вам чего? — спросил он.
Мишка прочистил горло и сказал весьма учтиво:
— Нам бы с хозяином поговорить.
— Нету хозяина, уходите, — грубо ответил дядька и закрыл дверь.
— Вот и поговорили, — сказал я с коротким смешком. — Этот хрен, похоже, сторож. Дрых, наверно, а мы его разбудили.