На лице подполковника появилось жалкое подобие улыбки, он смущенно смотрел то на одного офицера, то на другого, как будто искал объяснения. Но все, кто лежал перед ним на песке, сосредоточенно молчали. Постепенно улыбка сошла с лица подполковника, и он стал таким беспомощным и растерянным, что Вернеру даже захотелось отменить свое решение, но он не поддался чувству жалости. Он хорошо знал, что о его приказе сразу же станет известно во всей дивизии и уж тогда ни один офицер не посмеет столь легкомысленно нарушить его требование.
При этом генерал руководствовался отнюдь не субъективными мотивами. Напротив, подполковник Хаушильд считался отличным артиллеристом и хорошим командиром. Однако в тот день, не поступи Вернер таким образом, мог бы произойти подобный случай и с кем-либо другим. А тут комдив одним-единственным приказом избавил себя от необходимости проводить воспитательные беседы и давать разъяснения. Приказы подчас лучше убеждают подчиненных, помогают им быстрее отвыкать от плохих привычек.
Полковник Шанц выпрямился, дотянувшись почти до края рва, и положил фуражку на траву. Местность, лежащая перед ними, вдали постепенно переходила в длинный ряд холмов, почти лишенных растительности.
Шанц наклонился, широко расставив ноги, над водой, которая спокойно текла по дну рва, и смыл с рук песок.
Вдали последним за поворотом исчез полковник Бредов.
Вытерев руки уже не очень чистым носовым платком, Шанц снова сел рядом с генералом и проговорил:
— Я считаю, что Бредов не может быть командиром дивизии…
— Это решаем не мы.
— Его можно использовать только на такой работе, где он не будет непосредственно связан с людьми, — продолжал Шанц.
Вернер закрыл глаза и повернул лицо к солнцу, которое будто застыло над рощей.
— Он с отличием окончил Военную академию Генерального штаба. Его просто так не переведешь куда-нибудь.
— Командовать дивизией — это значит командовать людьми, — не сдавался Шанц. — А командир, который не умеет ценить своих солдат, не верит в них, даже если он и окончил академию, вряд ли добьется хороших результатов.
Вернер молчал, но не потому, что не знал, как ответить. Они с Шанцем уже не раз говорили о Бредове. И каждый такой разговор обычно начинал Шанц. Полковник говорил тихо, спокойно, однако в его голосе сквозили нотки раздражения.
— Бредов не понимает солдат, как не понимает молодых людей вообще. Их тревоги и волнения чужды ему. Он один из тех, кто всегда много говорит об индивидуальности, о личности солдата социалистической страны, но своего кумира, которого при каждой возможности он противопоставляет живым людям, создал по шаблону. И как же такие, как Бредов, бывают разочарованы, когда реальные молодые современники не совпадают с их представлением о молодежи. Бредов, вероятно, никогда не сможет стать настоящим командиром.
— После учений будет принято окончательное решение, — сказал Вернер, — и ты знаешь, что с нами будут говорить об этом.
Из Тополиной рощи донесся шум двигателей, показались первые машины. Дорога была еще влажная и потому совсем не пылила. Это командиры частей направлялись в полки, на свои КП, чтобы на месте принять решение на предстоящий марш и бой.
— Знаешь, Карл, — проговорил Вернер, задумчиво глядя на Шанца, жующего соломинку, — когда командиры стоят передо мной, слушают приказ или докладывают о своих решениях, — одни — спокойно и уверенно, другие — поспешно, третьи — с дрожью в голосе, я часто думаю, как бы они повели себя в боевой обстановке, когда рвутся снаряды, радист принял сообщение о внушительных потерях, где-то прорвались танки противника, а только что с трудом наведенный понтонный мост разбомбила вражеская авиация…
— А почему, собственно, тебе это так хочется узнать? — спросил Шанц. Он не любил таких разговоров, считал их бесполезными.
— Потому что я хочу выяснить или хотя бы представить, как они будут чувствовать себя в боевой обстановке, какие примут решения, когда их подразделениям, полкам, дивизии да и всей стране будет угрожать смертельная опасность.
— На это ты сейчас вряд ли найдешь ответ. На войне геройство часто соседствует с трусостью, а непригодность — с закалкой в боях.
— Ты говоришь так, будто прошел через несколько войн.
Шанц рассмеялся и ответил:
— Я так же, как и ты, много думал об этом. Однако окончательный ответ даст только война, а ее мы, как ты знаешь, не хотим. На деле вполне может получиться и так, что кое-кто сегодня представит тебе решение, составленное по всем правилам военного искусства, а завтра, в настоящем бою, окажется настолько беспомощным, что придется заменить его, а то и предать суду. А тот, кто сейчас при докладе неуверен и запинается, на войне окажется самым выдержанным и будет воевать по-настоящему.