Бронзовые высокие двери с каждой стороны были отмечены условными знаками, по которым было понятно, что находится за ними — съезд к руднику, боковая дорога к какому-нибудь холму или выход на поверхность, в мир Дня, к какому-нибудь торжищу.
Первые ночи пути были тяжелыми. Люди почти не разговаривали. Майвэ ощущала себя страшно одинокой. Даже Тэриньяльт, словно чувствуя свою вину перед королем, держался с ней почтительно, не позволяя ничего сверх. "А ведь мы помолвлены, — горестно думала Майвэ. — Или он решил отказаться от меня?" И муторно, и тошно было ей, и хотелось лишь одного — чтобы все скорее кончилось.
На очередной стоянке Тэриньяльт велел Тьяссе подняться наверх. Дверь отворили с трудом — засов приржавел к скобам.
Коней расседлали и устроили в стойле. Для Майвэ, как всегда, расстелили теплые циновки на нарах в закуте. Мужчины не осмеливались спать там же, где дочь короля. Майвэ действительно чувствовала себя мешком. Ее увезут и привезут.
"И правильно. Ты это заслужила, дрянь. Терпи"
Тьясса вернулся к рассвету. Его белое лицо с огромными муравьиными глазами было бесстрастно.
— Говори, — сказал ему Тэриньяльт.
— Там все неживое.
— То есть?
Воин раскрыл ладонь
— Вот. Это даже не пыль, не земля, не песок. Такое там везде.
Науринья схватил его за руку, долго смотрел на рассыпающуюся кучку… праха, просто другого слова найти нельзя было. Маг принюхался.
— Там нет запахов, господин, — бесстрастно ответил воин с Ущербной Луной на груди.
— Чего еще там нет?
— Ветра нет. Звуков нет. Движения нет. Все не то чтобы умерло — все как будто и не было живым. И воду тамошнюю я бы не стал пить.
Науринья отпустил руку воина. Улыбнулся. Потом улыбнулся еще шире. Улыбка превращалась в оскал.
— Он следит за нами. Он чуууует…
Майвэ почти ощущала общий страх. Науринья, безумный маг, зачем, почему именно сейчас?! Да ей самой было так страшно, что голова закружилась и живот ослабел.
— Он не властен здесь! — пискнула она, почти теряя зрение. — Тут власть моего отца! Не смейте бояться!
Первым нарушил молчание Эдеанна. Старик захохотал.
— Ну хоть один отважный человек нашелся! Эх, госпожа, хоть ты реши, что делать. Мы, понимаешь, готовы были пойти, умереть и уйти из снов богов во славе, а вляпались в дерьмо. Вытаскивай, госпожа.
Вот тут уже хохот стоял общий. Не смеялся один Науринья.
— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, — сказала Майвэ. — Пожалуйста. — Голос ее был пронзителен и звонок от волнения и страха. — Я хочу сказать вам, что я очень боюсь. Я боюсь, что Дневные не придут. Или их принц погибнет. А если все наверху так плохо, то кто-то обязательно должен встать на Камень, чтобы все исправилось… Ну, вот и все… Надо идти.
Науринья дернул плечом и отвернулся.
— Да ты посмелее нас всех будешь, дев… госпожа! — хлопнул себя по бедру Эдеанна. — Я — твой человек!
— Я твой человек, — изумленно распахнул глаза Адахья.
— Ты наша, а мы твои! — выкрикнул еще кто-то. Страх уходил, на глаза Майвэ накатили слезы.
А потом Эдеанна запел, радостно, от всей души, и песня эта, простая, не такая, как у Дневных бардов, что-то сделала с ними всеми. Они начинали петь, незаметно для себя, подхватывали слова, и словно прорастали друг другом. Они ощущали мысли и слова, чувства и биение сердца, словно были чем-то одним.
"Если кто-то из нас умрет, эти корни, эти узы не порвутся, и даже из-за грани сна богов мы будем слышать друг друга", — подумал кто-то, и Майвэ поняла, что она слышит чужие мысли, и остальные тоже.
А Науринья отвернулся к стене и, кусая в кровь губы, плакал.
— Выступаем! — резко отдал команду Тэриньяльт. — Время не ждет!
***
— Выступать утром, — сказал Анральт Одноглазый Лис после прилета ворона Тешийи.
Сборы были недолгими. До темноты время еще было, к тому же тревожное предчувствие дороги, и неизвестность в конце долго не дадут заснуть. Люди сидели молча на кухне, или говорили о чем-то пустячном, и у всех в глазах была одна и та же тревога. Одноглазый Лис Анральт спустился к ним. Ему налили горячего вина в оловянную кружку, и он сел, глядя куда-то в пустоту. Его присутствие тяготило, и все по одному стали расходиться. Когда Деанта собрался откланяться, Маранельт его остановил. Они остались вдвоем.