А когда мы облетали его, то разворачивались не мы, а его парашют медленно вращался вокруг своей оси. Странное, головокружительное ощущение.
Конечно же, угол! Вот почему он теперь оказался так высоко в воздухе, когда я уже не сомневался, что он врезался в землю… угол, под которым я за ним наблюдал. Я смотрел на него почти вертикально, и фоном ему служила лишь безбрежная ширь земли. Его смерть была иллюзией.
Он подтянул одну из строп, и купол тут же развернулся. Поворот влево, поворот вправо. Он управлял движением парашюта, как хотел; в этой стихии он чувствовал себя как дома.
Трудно было поверить, что этот отважный артист-парашютист был тем самым тихим пареньком, который неделю назад робко примкнул к нашему цирку, когда мы открывались в Прейри дю Шайен. Я вспомнил о правиле, усвоенном за двенадцать лет полетов: важно не то, что человек говорит или как он это говорит, важно то, что и как он делает.
На земле детишки, словно жевуны из страны Оз, вынырнули из травы и начали сбегаться к точке приземления Стью.
Я кружил над парашютом, пока ему не осталось 200 футов до земли, и держался на этой высоте весь остаток его спуска. Стью несколько раз развел и свел ноги, – художественная гимнастика в последний момент перед приземлением.
Только что он мирно дрейфовал в нежном воздухе, и вот навстречу ему выросла земля и нанесла ему крепкий удар. Он упал, перекувырнулся и тут же снова поднялся на ноги, а его широкий мягкий купол утратил свою совершенную форму и затрепыхался вокруг него, словно огромное раненое воздушное чудовище.
Образ чудовища осел вместе с парашютом и превратился на земле в большую неподвижную разноцветную тряпку, а Стью был Стью в своем желтом комбинезоне, помахивающий рукой в знак того, что все о'кей. Вокруг него сгрудились ребятишки.
Когда мы с бипланом развернулись на посадку, оказалось, что у нас неприятности. Мотор не реагировал на ручку газа. Ручка вперед – и ничего. Еще чуть вперед – и в ответ внезапный скачок мощности. Ручка назад – а он продолжает реветь; совсем назад – и он неестественно быстро сбросил обороты. Видимо, какая-то неисправность в проводке управления двигателем. Ничего серьезного, но пока поломка не будет устранена, не могло быть и речи о пассажирах.
Мы довольно криво зашли на посадку, протянули за гребень холма и заглушили мотор. Подошел Эл из ОБСЛУЖИВАНИЯ ЭЛА СИНКЛЕРА.
– Эй, вот это было здорово! Тут уже довольно много народу хочет полетать на вашем биплане. Вы ведь покатаете их сегодня?
– Не думаю, – сказал я. – Мы бы хотели завершить день парашютным прыжком… показать им напоследок что-нибудь красивое. А завтра мы, само собой, еще будем здесь и с удовольствием их покатаем.
Со стороны мне даже странно было себя слушать. Если это была наша политика, то я ее только что придумал. Я бы с удовольствием катал пассажиров до самого заката, но не мог этого сделать, имея неисправность, и уж совсем никуда не годилось позволить им увидеть, что их самолет нуждается в ремонте после каждого облета аэропорта.
С точки приземления подошел Стью, и биплан захватил внимание его юных поклонников. Я стоял рядом с самолетом и пытался не дать им продавить ногами тканевую обшивку нижних крыльев, когда они забирались на них, чтобы заглянуть в кабины.
Большинство взрослых наблюдало за происходящим, сидя в машинах, но несколько человек подошло поближе взглянуть на самолет, поговорить с Полом, полировавшим свой Ласкомб, и со мной, присматривавшим за ребятишками.
– Я был на матче малой лиги, когда вы, ребята, пролетели над нами, – сказал один. – Мой сынишка чуть с ума не сошел; он не знал, то ли ему на игру смотреть, то ли на самолеты, и наконец уселся на крыше машины, чтобы видеть и то, и другое.
– Ваш парашютист… он ведь совсем еще молоденький, верно? Меня-то не заставишь прыгнуть с самолета за все золото мира.
– Это вы себе так зарабатываете на жизнь, перелетая с места на место? У вас жена есть, или как?
Разумеется, у нас были жены, разумеется, у нас были семьи, не меньше нашего увлеченные этим приключением, но мы считали, что люди не это хотели услышать. Бродячие пилоты должны быть беззаботными, легкими на подъем, веселыми, яркими, полными красок людьми из иного времени. Слышал ли кто-нибудь о женатом небесном цыгане? Кто мог бы себе представить бродячего пилота, имеющего устроенный дом? Наш имидж требовал, чтобы мы небрежно отмели этот вопрос и производили впечатление веселых и счастливых товарищей, не задумывающихся о завтрашнем дне. Если что-нибудь и будет сковывать нас этим летом, так это только образ свободы, и мы отчаянно старались вести жизнь по этой мерке.
Поэтому мы ответили вопросом на вопрос: «Жена? А вы можете представить себе женщину, которая позволила бы своему мужу отправиться летать по стране, да еще на таких самолетах?» И мы еще чуть-чуть приблизились к нашему имиджу.
Наше появление изменило Райо. Одна десятая часть населения городка собралась в аэропорту в вечер нашего прилета. А биплан был на приколе.
Солнце зашло, толпа понемногу растаяла в темноте, и мы наконец остались с Злом одни.
– Ну, ребята, вы – лучшее, что могло случиться с этим аэропортом, – тихо сказал он, глядя на свой самолет в ангаре. Да ему и не надо было говорить громко, чтобы быть услышанным в тишине висконсинского вечера. – Многие, когда думают о том, как мы летаем на своих Цесснах, не совсем уверены в нашей безопасности. А тут они приходят сюда и видят, как вы швыряете свои самолеты во все стороны, словно сумасшедшие, и прыгаете с парашютом, и тут до них доходит, что мы действительно в безопасности!
– Мы рады, что смогли вам помочь, – сухо заметил Пол.
Древесные лягушки потихоньку начали свой концерт.
– Если хотите, ребята, то можете ночевать здесь, в конторе. Я дам вам ключ. Возможно, это не лучший вариант, но спать на улице, когда идет дождь, тоже не больно весело.
Мы с ним согласились и втащили гору нашего имущества внутрь, где оно сплошь покрыло пол слоем парашютов, ботинок, спальных мешков, аварийного запаса, веревок и сумок с инструментами.
– До сих пор не могу понять, как все это барахло помещается в наших самолетах, – сказал Пол, выставляя на пол последнюю коробку с фотоаппаратурой.
– Если хотите, я подвезу вас в город, – сказал Эл, – я как раз туда еду и с удовольствием захвачу вас.
Мы тут же приняли его предложение, и когда самолеты были уже накрыты чехлами и привязаны, мы прыгнули в кузов его пикапа. По дороге, под встречным ветром, мы разделили наш дневной заработок. Два пассажира по три доллара каждый.
– Это даже хорошо, – сказал Стью, – что все эти самолеты из Прейри не остались с нами. От деления шести долларов на десять частей мало что осталось бы.
– Зато они могли бы покатать оставшихся пассажиров, – сказал я.
– Меня это не тревожит, – вставил Пол. – У меня предчувствие, что дела и у нас одних пойдут замечательно. А на сегодняшний ужин мы заработали… это главное.
Грузовичок подкатил к заведению Синклера, и Эл указал на находившуюся в квартале от него пивную. – Кроме этой, все остальные уже закрыты; по-моему, они закрываются в десять. Увидимся завтра в аэропорту, о'кей?
Эл исчез в темной глубине своей станции обслуживания, а мы отправились в пивную. Мне сразу же захотелось как-нибудь отключить имидж бродячего пилота, потому что заезжие посетители пивной наблюдали за нами так же пристально, как за медленно летящими теннисными мячами.
– Вы и есть те самые парни с самолетами, правда? – Официантка, подававшая на наш деревянный дачный стол, была преисполнена почтения, и я хотел попросить ее не думать об этом, успокоиться и сделать вид, что мы самые обычные посетители. Я заказал кучу горячих сосисок и пиво, следуя примеру Пола и Стью.
– Все будет как надо, – сказал Пол. – Мы и сегодня вечером могли бы прокатить два десятка пассажиров, если бы ты не так боялся поработать несколько минут на своем самолете. Нам бы все отлично удалось. А ведь мы сюда только что прибыли. Пять часов назад мы даже не подозревали о существовании такого местечка, как Райо, штат Висконсин! Да мы заработаем целое состояние.
– Возможно, Пол. – Как командир на этот день, я не был в этом так уверен.
Полчаса спустя мы вошли в контору и включили свет, ослепивший нас и прогнавший ночь.