ГЛАВА 4
ТЕCHO ЗАЖАТЫЙ В КАБИНЕ, я почувствовал мощный удар самолета о землю, дал полный газ и рванул самолет в воздух. Единственное, что мне удалось выжать из ручки газа, был громкий скрежет. Газа не было. Биплан потянулся вверх на одной инерции.
Мы никак не перелетим над телефонными проводами. Странно. При 110 милях в час они были так близко, а теперь уже совсем не так. Мы чисто автоматически развернулись против ветра, и с полностью выжатой ручкой газа, под завывание двигателя, в ста футах над землей все как-то замедлилось. Я почувствовал дрожь самолета на грани срыва и с тревогой прислушивался к ней, зная, что малейшее замедление означало бы зарыться носом в землю. Но я знал свой биплан и знал, что он просто повиснет в воздухе и начнет плавный-плавный спуск против ветра. Я подумал, не перепугались ли люди там, на земле, потому что со стороны это должно было очень неважно выглядеть: мощный взрыв грязи, отлетающие в сторону колеса, странное завывание двигателя и резкий взлет вверх перед самым падением. Все-таки единственным страхом, который я испытывал, был их страх, как все это должно было выглядеть с земли.
Мы медленно опускались против ветра в высокую траву. Впереди ни одного препятствия. Земля неспешно выросла навстречу и слегка коснулась нас своей зеленью. В этот момент мотор уже бесполезен, и я выключил зажигание. Мы медленно скользили над зарослями травы со скоростью меньше 20 миль в час, и от нечего делать я перевел рычажок корректора смеси на холостой ход, а переключатель топливомера в положение выключено. Не было ни удара при приземлении, ни толчка вперед по инерции. Все очень медленно, неспешно.
Горя нетерпением поскорее выбраться из самолета и увидеть, что с ним произошло, я отстегнул привязные ремни и поднялся в кабине во весь рост еще до того, как мы окончательно приземлились.
И тут биплан резко грохнулся вниз, накренившись на правое крыло. Пыль и клочья травы медленно оседали в воздухе. Мой прекрасный чертов самолет.
Дело было плохо. Правое нижнее крыло смялось в гармошку, что могло означать только сломавшийся под обшивкой лонжерон. Как печально, думал я, стоя в кабине, что воздушное бродяжничество заканчивается так скоро, даже не успев еще начаться.
Я пристально наблюдал за собой, чтобы увидеть, когда ко мне придет страх. Считается, что, когда происходят подобные вещи, к человеку должен приходить страх. Страх, однако, не спешил, и больше всего меня одолевало разочарование. Впереди меня ожидала работа, а я гораздо охотнее летал бы, чем работал.
Я выбрался из самолета, один-одинешенек посреди поля, пока не собралась толпа, поднял летные очки и взглянул на машину. Нелегко было быть оптимистом.
Помимо лонжерона, был погнут пропеллер. Обе лопасти сильно загнуты назад. Правая стойка шасси обломилась и повисла, но не отломалась совсем и при приземлении врезалась в крыло. Таковы были повреждения. Но воспринималось это гораздо тяжелее, чем того заслуживало.
Издалека, через все поле шли какие-то люди, бежали мальчишки, и наконец подошла целая толпа посмотреть, что осталось от старого самолета. Ну, подумал я, от этого никуда не денешься, я и сам бы наверняка захотел подойти и взглянуть, окажись я на их месте. Но случившееся для меня уже как-то не было новостью, а раз за разом рассказывать обо всем с самого начала не доставило бы мне никакого удовольствия. Поскольку страх меня до сих пор не охватил, займусь-ка я обдумыванием подходящих к случаю небрежных выражений.
По траве катился большой официальный грузовик. Надпись крупными белыми буквами гласила: ВСТУПАЙ В ВОЕННО-МОРСКИЕ СИЛЫ, а два установленных наверху громкоговорителя должны были разносить эти слова по белу свету. В данный момент вступление в военно-морские силы было гораздо более безопасной затеей, чем вступление в военно-воздушные силы.
Пол Хансен примчался первым, весь увешанный фотоаппаратами, едва переводя дух.
- Парень... я думал... ты... уже готов...
- С чего бы это? - сказал я. - У нас просто была жестковатая посадка. Похоже, мы на что-то наткнулись.
- Ты не... знаешь. Ты ударился о землю, а потом... чуть дальше... зарылся носом. Я думал... ты... наверняка перекувырнешься. Скверная... была картина. Я и в самом деле думал... что ты готов.
К этому времени он мог бы уже перевести дух. Неужели авария выглядела настолько скверно, что это так на него подействовало? Если уж кто-то имел право проявлять беспокойство, так это я, потому что это мой искореженный самолет валялся на траве.
- Да нет. Пол. Мы не собирались отдавать концы. Что, в самом деле это выглядело так плохо? ^
- Да. Я думал... Боже ты мой... что Дику крышка!
Я ему не поверил. Не могло это быть так плохо. Но обдумав все еще раз, я вспомнил, что первый удар был все-таки очень силен, плюс грохот этого взрыва. А потом мы еще и носом зарылись. Ни дать, ни взять, мы действительно отдавали концы.
- Ну, - сказал я спустя минуту, - тебе придется признать, что повторить такой трюк будет очень трудно.
Я почувствовал, как во мне начали расслабляться пружины, те самые пружины, которые были напряжены в воздухе так, что я чувствовал малейшее движение самолета. Теперь они ослабли, и мне стало чуть свободнее, за исключением, пожалуй, того, что я не знал, сколько времени уйдет на ремонт самолета. Это была единственная мысль, полная напряжения. Я хотел привести самолет в порядок как можно скорее.
Тридцать часов спустя самолет был отремонтирован, испытан и снова катал пассажиров.
Это какое-то чудо, думал я, и не переставал этому удивляться.
Когда мы покидали Прери-ду-Шин, Райо был Неизвестностью. А теперь, когда Райо стал Известностью, мы ощутили на себе постромки безопасности и нам стало не по себе.
Ветер после полудня усилился, что сразу превратило Стью Макферсона из парашютиста в привязанного к земле продавца билетов.
- Сейчас где-то миль пятнадцать в час, - озабоченно сказал он. - Для меня это, пожалуй, многовато, чтобы спокойно себя чувствовать во время прыжка.
- Да ладно тебе, - сказал я, размышляя, с какой силой такой ветер может лупить по шелковому куполу. - Пятнадцать несчастных миль в час? Ничего с тобой не сделается. - Интересно, кстати, было узнать, можно ли раздразнить Стью настолько, чтобы он пренебрег доводами разума..
- Ветер свежеет. Я, пожалуй, прыгать не стану.
- Все эти люди придут посмотреть на тебя. Народ будет огорчен. Вчера кто-то сказал, что твой прыжок был самым первым прыжком на этом поле. Теперь все настроились увидеть второй. Так что лучше - прыгай.
На случай, если бы он сдался, у меня была наготове целая лекция насчет того, как одни лишь слабаки уступают в том, в чем считают себя правыми.
- Пятнадцать миль - это сильный ветер, Дик, - отозвался Пол из ангара. Знаешь что? Нам все равно надо испытать купол и убедиться в том, что инверсии больше нет. Надень-ка подвесную систему, а мы бросим купол на ветер и посмотрим, правильно ли он раскроется.
- Я надену ваш парашют, - сказал я. - Не боюсь я вашего парашюта.
Пол принес подвесную систему и помог мне в нее забраться, и пока он это делал, я вспомнил слышанные мной еще в военной авиации рассказы о пилотах, беспомощно тащившихся на ветру за своими парашютами. Одним словом, я совсем было собрался передумать.
Но к этому времени я уже был полностью застегнут и стоял спиной к ветру, который, похоже, значительно посвежел, а Пол и Стью стояли у разложенного на траве купола, готовые подбросить его в стремительно несущийся воздух.
- К движению готов? - прокричал Пол.
- Одну минутку! - Не понравилось мне это его словечко насчет "движения", потому что я-то как раз собирался оставаться на том самом месте, где был. Я вбил каблуки в землю, перевел замок в положение аварийного освобождения, чтобы отбросить парашют, если что-нибудь пойдет не так.