Мы больше не говорили с Армином. Я раскрутил пыльный матрас на нижнем ярусе и застелил его простыней, на которой, как оказалось, кое-где были дырки. Надел наволочку на грязную подушку и разложил оставшиеся вещи на тумбочке рядом с вещами блондина. Полотенце прижал матрасом так, что оно немного свешивалось. Закончив с делами, я плюхнулся на кровать. Она оказалась жесткой и неудобной, а при малейшем движении издавала омерзительный скрип.
Я смотрел сквозь пружины второго яруса на матрас соседа сверху и прокручивал в голове сегодняшний день. Я вспомнил утреннее заседание в суде, речи моего адвоката Ханнеса, обвинительные вопли прокурора. Я вспомнил, как судья огласил мне приговор и стукнул молотком, приводя его в исполнение. Вспомнил слёзы сестры, провожавшей меня до полицейской машины. А потом был разговор с Пиксисом, прогулка по бесконечным темным коридорам с Майком, хохочущие надсмотрщики, сцена с армрестлингом и, наконец, беседа с Армином. Я прикрыл глаза — всё это меня порядком утомило.
Я пролежал так около двух часов, пока не услышал звонок. Шум снаружи потихоньку замолкал.
— Отбой, девочки! — к нашей камере подошёл один из вертухаев и закрыл решетку на замок. — Завтра вас ждет новый прекрасный день.
Тело еще немного болело от побоев Майка. Раздеваться, да и хоть как-то двигаться мне не хотелось. Я услышал, как Армин закрыл книгу. Потом была возня, сопровождавшаяся жутким скрипом пружин и их подпрыгиванием. Вот мимо меня пролетели чужие ботинки, с грохотом падая на каменный пол. Потом опять возня и… тишина. Я наслаждался этой тишиной. Она успокаивала, обволакивала своим мягким одеялом и погружала меня в мир грёз. Через несколько минут я уснул.
========== Глава 3 ==========
Я проснулся рано утром от противного тюремного звонка. После ночи, проведенной на жесткой неудобной кровати, у меня болело всё тело. Мышцы затекли, и я получил огромное наслаждение, когда, наконец, смог растянуться на матрасе, сопровождая сей процесс царапающим слух скрипом пружин. Глаза я не открывал, в надежде поспать еще хоть немного. Но увы, этого мне сделать не удалось. Голос тюремщика оповестил, что мы должны вставать. Потом послышался глухой удар обо что-то металлическое. Постепенно звуки становились все громче и громче. Вот кто-то бьет решетку соседней камеры, за стеной слышится шум, сопровождаемый отборным матом. А через пару секунд колотят и нашу, как потом оказалось дубинкой.
— Подъем, принцесски! Проснись и пой! — надсмотрщик еще раз бьет дубинкой по решетке и идет дальше, насвистывая себе под нос какую-то мелодию.
На верхнем ярусе зашевелились, и я решил все же встать. Спать хотелось жутко. Я потер глаза, сел на кровати и зевнул. Еще раз потянулся, чтобы окончательно распрямить свои мышцы, и только после этого открыл глаза. Но стоило мне только разомкнуть слипшиеся веки, как чужая пятка влетела мне прямиком в левый глаз. Я зашипел от боли и снова повалился на кровать. Отличное, блядь, выдалось утро! Малого то, что нас разбудили в срань Господню, так еще и рожу начистили!
— Твою мать! Какого черта?! — я уткнулся лицом в подушку.
— Ой, прости… Эрен, — я повернул голову и увидел правым глазом Армина, свесившегося до плеч с верхней полки. На его лице играла ухмылка. Было видно, что смех просто распирает его изнутри, — забыл, что у меня теперь сосед снизу есть.
Сейчас, в свете утреннего летнего солнца, я смог как следует его рассмотреть. Его волосы отливали золотом, глаза были небесно-голубого цвета, а тени мягко ложились на идеальную кожу. Посмотрев на него, я было подумал, что всё еще сплю — слишком уж он отличался от увиденных мной заключенных, такие, как он, просто не могут быть преступниками. Но боль в глазнице всё же подтверждала реальность происходящего. Я смог разглядеть еще одну черту соседа по нарам — над его правым глазом тянулся уродливый шрам, начинавшийся от линии роста волос и заканчивавшийся у самого глаза.
— Забыл он, как же, — проворчал я. — Небось, всю ночь план придумывал, как новенького утром поприветствовать.
— Что ты несешь? — Армин спрыгнул с кровати и повернулся ко мне.
Он был в одной майке и трусах-боксерах, и я смог рассмотреть его тело: узкие плечи и бедра, неплохо накаченные руки, крепкие ноги, сквозь майку можно было видеть очертания пресса на животе.
— Дай посмотрю, — блондин наклонился ко мне и убрал мою руку с лица.
Левый глаз слезился и почти ничего не видел. Я смотрел на Армина и наблюдал за происходящими с ним метаморфозами. Улыбка с его лица постепенно сползла, глаза округлились и наполнились ужасом, а затем жалостью.
— Что? Что не так?! — чуть ли не прокричал я. Мной овладел страх.
Армин выпрямился и отошел на несколько шагов назад.
— Мне жаль, Эрен, — выдохнул он, — но глаз не спасти.
Сказать, что я охренел от такого заявления, — ничего не сказать. Я нахожусь в тюрьме всего несколько часов, а уже стал инвалидом. Внутри всё сжалось. Я посмотрел на сокамерника и не поверил своему глазу — Армин улыбался. Ему весело. Ему, блин, было весело. Теперь уж я почувствовал внутри нарастающую злость. Блондин закрыл рот рукой, потом затрясся, а через пару секунд разразился смехом — звонким, наполненным неподдельной радостью.
— Хорош ржать, урод! — я со всей силы кинул в него подушку и к своему счастью попал прямо по его раскрасневшейся роже. — Это тебе не шутки!
— Да расслабься ты, — он поднял подушку и кинул её обратно, — я же пошутил. Блин, ты такой доверчивый. — Блондин помотал головой.
Я ощупывал свой левый глаз, он немного припух, но уже не слезился, зрение вернулось в норму. Сосед сверху тем временем уже успел натянуть на себя комбинезон, надеть на голые ноги ботинки. Зашнуровывая их, он косо смотрел на меня, всё также улыбаясь.
— Да не волнуйся ты так. Всё с ним нормально будет. Синяк, правда, останется, но «шрамы» ведь украшают мужчин? — блондин подмигнул.
Шрамы. Я вспомнил про его шрам на лбу.
— Это тебя здесь так уделали? — я указал на его голову.
— Что? А, ты про шрам. Нее, — он помотал головой, — я получил его два года назад. Я в тот день из колледжа возвращался. Обычно до дома пешком шёл, но тогда почему-то решил поехать на автобусе. И вот к чему привела моя лень. Авария, больница, потом операция и, как итог, потеря памяти.
— Ты память потерял?
— Ага, не помню ничего, что было со мной до четырнадцати лет. Считай, всё детство коту под хвост. Врачи, конечно, говорили, что постепенно воспоминания ко мне вернутся, но… — он махнул рукой, — чуда так и не случилось. Дедушка пытался мне как-то помочь с этим, но он у меня старенький, сам ни черта не помнит.
— А родители?
— Что родители?
— Ну, родители же должны помнить твое детство, они же всё-таки воспитывали тебя.
— По словам деда, мои родители умерли, когда я еще пешком под стол ходил. Разбились на самолете, вроде как. Дед меня один воспитывал.
— Да, не повезло тебе по жизни. Тебе лет-то сколько? — Я встал с койки, умудрившись при этом удариться головой о край верхнего яруса. Я потер ушибленную макушку — опять боль.
— Двадцать два. Через полгода двадцать три будет, если конечно доживу. А тебе?
— Весной исполнилось двадцать три.
Я взял свою кружку и приложил к глазнице. Блаженная прохлада разлилась по лицу. Боль от удара пяткой отлегла.