В то же мгновение девушка сократила расстояние и быстро прильнула ко мне, крепко обхватив руками. Она дрожала и была похожа на испуганного ребёнка.
— Прости меня, — проговорила Ренц всхлипывая, — прошу, умоляю тебя, прости! Я была дурой! Лгала тебе, обманывала, пользовалась тобой. Я причинила тебе столько боли, но я прошу тебя, извини! — Её голос срывался, она всхлипывала, останавливалась на секунду и снова продолжала говорить. А меня внутри будто четвертовали, вонзали нож в сердце, с неистовой яростью нанося новые раны. — Я всю жизнь играла, с самого детства и так вошла в роль, что даже не заметила, как чувства Кристы стали чувствами Хистории. Я даже не поняла, что настоящая я давно играет вместо Кристы. И всё из-за тебя… Если бы ты не появился в моей жизни, Хистория никогда бы не познала любви. Я люблю тебя, Эрен, — слышишь? — люблю тебя!
Руки слегка дрогнули. Я взялся за плечи Крситы и аккуратно отстранил её. По щекам Ренц текли крупные слёзы, голубые глаза покраснели, и я впервые увидел в них сожаление.
— Извини, но сейчас я хочу побыть один. — Я опустил руки и на ослабевших ногах побрёл на парковку.
— Эрен! — отчаянный крик и громкий плач нарушили кладбищенскую тишину.
Я сжал пальто на груди и до крови прокусил нижнюю губу. Слёзы больно жгли глаза.
Четвёртого ноября состоялись похороны. В тот день я похоронил себя.
Стадия вторая: Гнев.
Осознание того, что Армина больше нет, пришло не сразу. Постепенно, изо дня в день я начинал понимать, что я потерял ещё одного дорого человека, ещё одну ниточку, связывающую меня с этим миром. Я медленно впадал в безумие охватившего меня горя. И роковым для меня стал вечер морозного вторника. В тот день я начал пить. Алкоголь был для меня не просто средством снятия напряжения или уходом от реальности на какое-то время. Бутылка виски служила мне единственным средством существования. Как солнце для растений, как кислород для всех живых. Живых… Да, я всё ещё был живым, я всё ещё был…
Каждое моё утро начиналось с глотка «скотча», и им же заканчивался вечер. Ох нет, извините меня, я солгал. Как же некрасиво с моей стороны. Каждое моё утро начиналось в поход в туалет, точнее с ползанья. За день я так напивался, что с утра мой бедный организм объявлял мне бойкот и избавлялся от всей той дряни, которой я его пичкал. Это было истинным наказанием: меня рвало долго, до болезненных спазмов, до желчи, казалось, что органы вот-вот извергнутся наружу, оставив внутри один вымоченный в спирте скелет. Но стоило мне только прийти в себя, и я снова брался за бутылку.
Знаете, чем страшны пьяные люди? Никогда не знаешь, чего от них ожидать. По этой же причине я боялся себя. Бывали дни, когда я просыпался и не узнавал свою квартиру — битые зеркала и посуда, раскуроченная мебель и куча пустых бутылок спиртного. Тогда я забивался в какой-нибудь угол, трясясь от страха и очередной ломки, и, судорожно стирая запёкшуюся кровь с костяшек, напрягал остатки мозга и пытался вспомнить хоть что-то из предыдущего дня. Вот я включаю музыку на всю и начинаю, как припадочный, дёргаться под неё, а вот я наталкиваюсь на нашу совместную фотографию с Кристой, и всё веселье куда-то испаряется, а лютый гнев тут как тут. И уже не важно, что попадается мне под руку, оно непременно будет сломано.
Помню, как-то ко мне приехала сестра с мужем. Ту встречу я запомнил хорошо, она многому меня научила.
Я снова был не в себе, обнявшись с очередной бутылкой, вновь уходил от реальности. Отчётливо помню взгляды родных: Жан смотрел с отвращением и злобой, на людей так не смотрят, нет, да и я тогда не был человеком; Микаса — с беспокойством и горечью. Я причинял сестре боль, внутреннюю, такую, что не уймёшь никакими анальгетиками. Тогда во мне ещё оставалась капля рассудка, но она просто напросто терялась в океане пьяного сумасшествия.
— О-о-о, гляньте, кто приехал, — радостно проголосил я, еле ворочая языком. — Какими судьбами?
— Эрен, неужели ты опять? — с тревогой сказала Микаса и попыталась забрать у меня бутылку.
— Ничего я не «опять», — осклабился я и отдёрнул руку. — Чего тебе надо? И зачем этого с собой притащила? — я кивнул головой в сторону заметно напрягшегося Жана и вновь перевёл взгляд на сестру.
Только тогда я заметил у неё глубокий, относительно недавний порез под правым глазом. Ярость в мгновение ока застелила мне глаза. Я аккуратно провёл пальцем по ранке.
— Откуда у тебя этот порез? Эта сволочь сделала с тобой? — рявкнул я на Жана.
Тут уж Кирштайн не выдержал. Он легко оттолкнул Микасу, взял меня за футболку и, без всякого труда подняв меня на ноги, впечатал в стену. Сильная боль прошла от головы по всему позвоночнику, затухая где-то ниже поясницы. Налитые кровью карие глаза зятя смотрели в упор. Я ощетинился, готовясь принять вызов.
— Да как ты смеешь, мразь! — прошипел Жан. Микаса попыталась утихомирить мужа, но того уже было не остановить. — Как у тебя только язык поворачивается, сукин ты сын! Забыл уже, что ты устроил в наш прошлый приезд? Память подводит? Да? Так я напомню, как ты в очередном пьяном угаре в Микасу бутылку швырнул. Хорошо, что ты косоглазием страдаешь, и её только осколком задело. Ты мою жену чуть без глаза не оставил, выродок!
Разум моментально вернулся ко мне. Я взглянул на сестру. Она крепко сжимала руку Жана, пытаясь оттащить мужа от меня.
— Это правда? — дрожащим голосом поинтересовался я у неё.
Микаса не ответила, лишь понурила голову, стараясь не пересекаться со мной взглядом. Кирштайн наконец отпустил меня, и я осел на пол. Осознание содеянного прочно отложилось у меня в голове — я причинил вред сестре, единственному дорогу человеку, который не покинул меня.
— Идём, Микаса. Пусть твой братец и дальше здесь гниёт, — бросил Жан и направился к выходу.
Сестра с секунду постояла, а затем, не сказав ни слова, последовала за мужем. Хлопнула входная дверь, и я вновь остался один.
В тот же день я вылил всё спиртное в раковину и закрылся в квартире, занавесив окна плотными шторами, чтобы никто не смог больше увидеть, в какого монстра я превратился.
Стадия третья: Торг.
Я иногда думал: а был ли вообще хоть какой-нибудь шанс, что Армин выживет? Я уже и не помню, сколько раз я подбрасывал монетку. Вот выпадет реверс, значит, Армин должен был остаться жить. Но сколько бы я ни пытался, монетка всегда выпадала на «смерть». Множество раз просил невидимое существо, то самое, кого верующие называют Богом, вернуть мне дорогих людей. Вернуть маму, которую так жестоко вырвали из моей жизни, лучшего друга, который повторил судьбу матери. Я готов был отдать всё что угодно, заплатить любую цену, лишь бы мне вернули тех, без кого внутри стало так омерзительно свободно. Но их жизни не продавались.
Стадия четвёртая: Депрессия.
Почти всё время я проводил в постели. Лёжа в темноте, поскольку шторы практически не пропускали солнечный свет, я трясся от холода, кутаясь в шерстяное одеяло, и никак не мог согреться. Оно и правильно — пустота не может согревать. Внутри меня образовалась чёрная дыра, поглощающая все чувства и эмоции. Она не оставляла мне ничего.
Я потерял счёт времени, не отличал дня от ночи, да это было уже и не так важно. Практически всё время я спал. Повиновался лишь своим естественным потребностям, которые и так уже перестали о себе часто напоминать. Питался тем, что находил в холодильнике, когда тот опустел, стал заказывать еду на дом, морщась при мысли о выходе на улицу. Когда вонь собственного тела становилась невыносимой, плёлся в душ. Стоя под горячими струями воды, порой размышлял о никчемности своего существования и необъятного желания вновь забыться сном. Затем подолгу рассматривал в остатках зеркала в ванной комнате своё исхудавшее сутулое тело, щетину на бледном лице и отяжелевшие припухшие веки, томно вздыхал и вновь брёл в спальню, где я мог бессознательно прожить ещё несколько часов.