Выходя из комнаты, Пино казалась смущенной. Она не вскидывала голову с обычным для нее вызывающим видом.
У Онес, когда она спустилась с лестницы, глаза были так широко раскрыты, а брови так высоко подняты, что Матильда, не подозревавшая, зачем ее невестка уходила наверх, спросила, уж не встретила ли она привидение. Онес ничего не ответила. Несколько мгновений она стояла, не шевелясь, моргая глазами. Вся семья сидела по-прежнему в столовой. С той минуты, как Онес вышла, почти никто не изменил позы, но она ощущала себя иной. Странное молчание обволакивало вернувшихся женщин, словно отгораживая от остальных.
Марта вскочила на ноги, разбив эту стену.
— Я слышу шум машины! Едут!
Онес вспомнила, что дон Хуан обещал привезти Пабло. Ей вдруг показалось, что на ней грязное платье, что она растрепана и нос у нее блестит. Хотя это и не соответствовало истине; однако Онес пробормотала, что ей надо привести себя в порядок, и поспешила наверх в свою комнату, к зеркалу, а тем временем автомобиль дона Хуана остановился у дверей.
Хосе проводил тетку угрюмым взглядом, потом повернулся к жене.
— Что она тебе говорила? Что вы делали наверху?
— Оставь меня, пожалуйста!.. Пусти! Ничего она мне не говорила.
Пино вырвала руку и побежала к дверям встречать гостей.
Поздно вечером, когда все уехали, Марта вошла в музыкальную комнату. Стеклянная дверь была распахнута в свежую темноту сада: в комнате сильно накурили, надо было ее проветрить. Пепельницы были полны окурков, материя, покрывающая диван, измята, подушки прибиты; крышка рояля откинута, и еще дрожали струны гитары и тимпле, снятых со стены.
Словно завороженная, позабыв о времени, девочка присела на тахту. Она оглядела свою серую юбку, голубой джемпер, как будто одежда вдруг приобрела для нее невероятно важное значение; вытянула ноги, никогда не знавшие ни чулок, ни туфель на высоких каблуках — только белые сандалии. Стала напевать вполголоса знойную ису, но тут же умолкла.
Марта не знала, что для Пино вечер окончился неудачно. Хосе охватило холодное бешенство, когда он услышал, как Пино в сопровождении приятелей Марты и толстого дона Хуана распевает бойкую песенку. С откинутой головой и большими блестящими глазами она была очень хорошенькой.
Но для Марты это воскресенье было удивительным, колдовским и потому невероятно коротким. Короткий золотой день. Счастливый и короткий. Со дня приезда родственников до этого воскресенья не было ни одного счастливого дня. Каждый день после их появления приносил с собой надежды, которые не сбывались. Но надежды были… Да, это правда. В этот день все ее надежды, как ей казалось, полностью сбылись.
Мартины подруги, робкие и веселые одновременно, не смеялись над приезжими. Одно дело с безжалостной откровенностью судить окружающих в своей компании, а другое — оценивать людей, когда веселишься с ними в праздничный вечер. Кроме того, здесь был этот художник, Пабло, он держался просто, не важничал, и, однако, именно он, по их мнению, оказался интереснее всех.
Вначале молодежь танцевала под патефон, и Марта чувствовала, как ласково обнимают ее руки красивого паренька в военной форме. Кокетничать с ним было приятно. Со злорадным удовольствием поглядывала она на следившую за ней Онесту, пухлую и накрашенную, сразу постаревшую рядом со стайкой девочек. Марта стала еще приветливей со своим партнером. Она развеселилась.
Дон Хуан прервал танцы. Довольно патефона. Он уже говорил, что незачем устраивать танцы с чаепитием. Надо показать приезжим настоящую канарскую вечеринку, с гитарой и тимпле, с вином, ромом и ореховыми палочками на закуску… Дону Хуану, похожему на толстого усталого голубя, иногда приходили в голову хорошие идеи, и, затевая развлечения, он бывал неутомим.
Потом вечер стал золотисто-желтым, таинственным и раскаленным. Художник Пабло, одетый тщательнее, чем в тот день, когда Марта увидела его впервые, улыбаясь ослепительной улыбкой, хотя глаза его смотрели печально, поймал ее за руку.
— Слушай, Марта, почему, кокетничая с этим мальчиком, ты все поглядываешь на Онес?..
Он говорил почти шепотом. Марта окаменела. Она не понимала, отчего эти слова так поразили ее, и побледнела как полотно. Ей показалось, что никогда ее не спрашивали о таких интимных вещах. Неожиданный вопрос как бы затронул в ее душе неведомый тайник, где жили недобрые чувства, о существовании которых она сама до сих пор не подозревала.