Снаружи изрытая пещерами гора, исходящая кровью в багряных вечерних лучах. За ней — зеленые, нарядные дороги. Там, далеко — усадьба, гости с материка и их судьбы, Пинито, дочка Антонии, Марта со своими подругами. Еще дальше — город и море. За морем — другие острова. Но здесь, в комнате — иной мир. Единственно сущий в эти минуты.
Лица на потрепанных картах строят гримасы. Гадалка тихо говорит:
— Думайте, про что загадали.
Висента думает. Курит и думает. Горький дым прогревает ей грудь. Она видит большие зеленые глаза Тересы, слышит ее голос: «Висента, у меня нет никого, кроме тебя». Дым больше не греет, сигара не тянется.
— Выходит. Выходит король, кругом него дамы.
— Дальше.
— Одна дама темноволосая, ей желают зла.
Гадалка замолкает. Пламя свечи, трепетавшее от ее дыхания, выпрямляется. Висента чувствует на губах горькую табачную слюну, вкус погасшего окурка.
— Выходит смерть.
Висента шепчет:
— От ножа?
— Я сказала — смерть.
— Для дамы?
— Да.
Махорера с трудом переводит дыхание. Здесь, в этой самой комнате, несколько лет назад она видела в тарелке с водой ужасные, позабытые ею события.
— Скажите мне, — говорит она хрипло, — это не то, что уже было?
— Это то, что будет.
Тоска и мрак свинцовым обручем сдавливают грудь Висенты.
Скорбный серп луны выходит из-за гор вслед за последним вздохом умирающих сумерек. Бледными рогами цепляется он за убегающие темные тучи. Поднимается ввысь, меняется на глазах, становится все ярче для тех, кто хочет смотреть на него в эту декабрьскую ночь.
На дорогах свет луны тускнеет. Электрические фонари, желтые, мертвящие, разгоняют ночной мрак. Иногда глаза автомобилей, проносящихся по далекому шоссе, ослепляют зоркие глаза Висенты. Еще издалека увидела она, как от усадьбы по эвкалиптовой аллее поднимаются светящиеся автомобильные фары. Потом мимо нее промчалась высокая машина доктора, битком набитая молодежью. Дон Хуан увозил с собой хромого художника и друзей Марты; наверное, он довезет эту веселую компанию только до Центрального шоссе, потому что нельзя въезжать в Лас-Пальмас в переполненной машине, с пассажирами, висящими на подножках. Все пели. Дон Хуан оглохнет.
Потом вокруг легла тишина. Донесся запах эвкалиптов.
В музыкальной комнате была одна Марта. Висента увидела ее из темноты сада. Девочка стояла посреди комнаты, где все было перевернуто вверх дном, и внимательно разглядывала что-то белое — развернутый блокнот. Это дочка Тересы. У нее нет ни изящества, ни красоты Тересы, она белокурая, как ее отец, но это дочь Тересы. Стройная девочка с прямыми бровями и загорелыми руками.
Душа Висенты дрогнула при виде Марты. У девочки, с любопытством рассматривавшей под лампой блокнот, который она держала в руках, лицо было такое сосредоточенное, такое юное и беззащитное, что Висента не могла пройти мимо. Она присутствовала при рождении Марты и когда-то, очень давно, смутно ревновала Тересу к ее маленькой дочери. И то, что Марта была дочерью Тересы, оказалось теперь достаточным, чтобы приковать махореру к месту и заставить ее из темноты смотреть на девочку.
Висенте захотелось подойти и сказать что-нибудь. Но Марта подняла голову, словно прислушиваясь, закрыла белый блокнот и спрятала его под матрас. Потом потушила свет.
Часть вторая
Выйдя из школы, Марта убежала от своих подруг. Они всегда собирались у кого-нибудь, чтобы поболтать, перекроить мир по своему вкусу. Иногда одна из подруг пропускала эти сборища: случалось, что в город приезжал жених, или приятель предлагал прогуляться по Триане. Триана была торговой улицей, по которой, как и во многих испанских городах, любят гулять жители, хотя для этого существуют парки. Молодежь стайками медленно прохаживается по улице в обоих направлениях, мешая движению; при встрече провожают друг друга зачарованными взглядами, вступают в разговоры, завязывают знакомства и дружбу.
Марта никогда не могла понять прелести этих медленных прогулок по тесной улице, и когда сейчас она побежала в сторону Трианы, девочки, удивленно посмеиваясь, смотрели ей вслед. Но она села в автобус, идущий в порт, и исчезла в сумерках.
Уже несколько дней ее преследовали мысли, еще более навязчивые, чем летом, когда она мечтала о приезде родных; более навязчивые, удивительные и прекрасные, быть может, потому, что она никому о них не говорила. Теперь она думала о Пабло, как о единственно возможном друге. Пожалуй, даже не как о друге — это слово подразумевает равенство, а художник вызывал у девочки непонятный восторг. Когда она случайно слышала его имя, сердце у нее начинало биться так, что ей казалось, она заболевает. Она вспоминала проницательный взгляд его добрых глаз и бережно хранила блокнот, где его быстрые пальцы сделали наброски, почему-то смущавшие ее.