Эта фигура изредка наяву представала перед ней в доме дяди, куда Пабло заглядывал, чтобы выпить чашку кофе. Тогда Марта с удивлением разглядывала черты его лица, форму рук, слышала его безразличные слова, слова, которые тем не менее имели над нею странную власть, будоражили ее, внушая тысячу неясных мыслей, словно навеянных музыкой. Пабло старался не разговаривать с Мартой. Может быть, ему было стыдно видеть ее серьезное отчужденное лицо, ее руки, которые она теперь никогда ему не протягивала.
Иногда Марта встречала художника на улице. Тогда она нарочно переходила на другую сторону, но сердце ее сжимала такая тоска, что жизнь теряла всякий смысл. И все же она гордилась собой. Значит, она способна добиться всего, что захочет, раз может оставаться при встрече с ним такой спокойной, как будто ей все равно.
Временами Марта поражалась, сколько она успела пережить за это короткое время, всего за несколько месяцев. Она выросла. Она стала взрослой. Когда-нибудь Пабло поймет это и — кто знает — может быть, станет искать ее дружбы… Какую недостойную отговорку придумал он! Точно людские пересуды могут его пугать! Он не счел ее достаточно сильной, чтобы прямо сказать: твоя дружба не интересует меня, ты мне надоела, ты еще слишком маленькая.
Тем временем дни пролетали над ее головой так незаметно, что она только диву давалась. От волнений у нее даже не поднялась температура, она была по-прежнему здорова, и это тоже удивляло ее. Сиксто восхищенно говорил, что она словно железная. В воде Марта никогда не уставала, и, может быть, если бы она не дала выхода своим силам, эти силы задушили бы ее. Плавание как раз и служило для нее таким выходом; вода поднимала юное тело, крохотную точку в бесконечности, держала и обнимала его, ласкала и покачивала в такт своей ликующей песне. Марта чувствовала себя крепкой, выносливой, способной перенести все тревоги, справиться с любым душевным потрясением. Одним словом, эти упражнения шли ей на пользу. Мадридские родственники с молчаливым изумлением следили, как после утренних занятий Марта с аппетитом поглощала свой обед в чуть темноватой столовой городского дома, где на стенах висели старинные натюрморты, знакомые ей с детства.
Первого апреля окончилась война. Утром Сиксто нанял лодку и сильными ударами весел погнал ее в море, пока люди на берегу не стали маленькими, темными, почти незаметными. Марта любовалась ритмичной игрой его мускулов, смотрела, как красиво улыбаются его полуоткрытые губы, когда он глядит на нее. Ей так же нравилось видеть Сиксто, как плавать или бегать по полям.
Когда лодка отошла далеко в море, Сиксто бросил весла и пододвинулся к Марте. Она растянулась на корме, подставив спину солнцу, и смотрела в воду. День был таким ясным, а вода такой прозрачной, что на глубине нескольких метров можно было разглядеть камни и песок. На поверхности дрожала тень лодки и тень Мартиной головы. Потом на этой воде, пышущей жаром, прекрасной, зеленой и сверкающей, как драгоценный камень, появилась тень юноши. Сиксто положил руку Марте на плечо, она подняла голову и безотчетно, бездумно предложила ему свои губы. Они целовались без конца, с чистым, невинным наслаждением. Лодка, брошенная на волю течения, понемногу приближалась к берегу; они в испуге очнулись. Сиксто снова налег на весла и отвел лодку в море. Мысль, что их могли видеть с пляжа, смутила его еще больше, чем Марту.
На следующий день, в воскресенье второго апреля, у Марты была встреча с девочками — они условились вместе поехать за город, чтобы отпраздновать конец войны. Собирались они не в усадьбе Марты, но очень близко от нее, в доме, где проводили лето родители Аниты.
Солнце заливало дороги, ярко окрашивало цветы. Все вокруг казалось таким радостным, таким знакомым и близким, точно весь остров был одним большим садом, защищенным от холода высокими стенами. Марта впитывала в себя эту радость, это знакомое тепло. Ей чудилось, будто что-то расцветает в ее душе, и после многих печальных дней ей хотелось петь, ни о чем не думая. Узелок с завтраком, завернутым в салфетку, она беззаботно перекинула через плечо, и этот жест почему-то символизировал для нее легкость, простоту и беспечность, переполнявшие душу.
Дом Аниты, большое старинное здание, выкрашенное в красный цвет, находился неподалеку от Центрального шоссе. Он был таким большим, что даже летом половина его пустовала, потому что семья не нуждалась в стольких комнатах. Девочки облюбовали для себя один из необитаемых залов и прошлым летом снесли туда часть лишней мебели и ковер, чтобы валяться на полу. Там они проводили вместе много времени. Комната носила имя, придуманное Мартой. Она звалась «богемной».