Уже не имели значения ни запахи месяцев, ни мечты о будущем, зато безмерно разрастался смысл каждого жеста Глории, каждого неясного слова, каждой недомолвки Романа. Наверное, из-за этого я в конце концов и затосковала.
Едва я вошла в дом, как начался дождь, и привратница поспешила крикнуть мне, чтобы я хорошенько вытерла ноги о коврик.
Весь день прошел как во сне. Поев, я робко уселась возле бабушкиной жаровни, на ногах у меня были огромные войлочные туфли. Я слушала шум дождя. Нити воды тянулись по стеклу и смывали пыль с балконной двери. Сперва они покрыли стекло липкой грязью, потом капли стали свободно скатываться по блестящей серой поверхности.
Мне ничего не хотелось делать, не хотелось даже шевелиться. Теперь, может быть, впервые в жизни, я бы дорого дала за такую сигарету, какие были у Романа. Пришла составить мне компанию бабушка. Я смотрела, как она неловкими трясущимися руками пыталась шить платьице для малыша. Через минуту пришла и Глория и, закинув руки за голову, принялась болтать. Бабушка тоже говорила, как всегда, об одном и том же: о событиях недавних — о минувшей войне — и о совсем давнишних, когда ее дети были маленькими. Голова у меня побаливала, и мне казалось, что голоса сливаются и под аккомпанемент дождя поют какую-то старинную мелодию, усыпляя меня.
Бабушка. Не было братьев, которые любили бы друг друга сильнее. Ты слушаешь меня, Андрея? Не было других таких братьев, как Роман и Хуанито… У меня ведь было шестеро детей. Четверо других жили каждый сам по себе. Девочки ссорились между собой, а эти, младшие, ну словно два ангелочка… Хуан блондин, а Роман такой смуглый… Я их всегда одевала одинаково. По воскресеньям они ходили к мессе со мной и твоим дедушкой… Если в школе кто-нибудь нападал на одного, второй был тут как тут и защищал брата. Роман был похитрее… Но как они любили друг друга! Для матери все дети должны быть одинаковы, но эти двое мне дороже всех… Они ведь младшие… Незадачливые они… Особенно Хуан.
Глория. Знаешь, Хуан ведь хотел стать военным. В академию его не приняли, и он уехал в Африку, в иностранный легион, и пробыл там много лет.
Бабушка. Он привез оттуда много картин… Твой дедушка рассердился, когда он сказал, что хочет заняться живописью, но я вступилась за него, и Роман тоже, потому что тогда, доченька, Роман был добрым… Я всегда защищала своих детей, утаивала их проделки и даже злые проказы покрывала. Твой дедушка сердился на меня, но я не могла выдержать, чтобы моих детей бранили. Я думала так: «Лучше всего мухи ловятся на ложку меда…» Я знала, что они возвращаются с вечеринок поздно ночью, что они совсем не учатся… Я ждала их и дрожала от страха, как бы твой дедушка не узнал… Они мне рассказывали о своих проделках, и я ничуть всему этому, доченька, не удивлялась. Я верила, что мало-помалу они поймут, что хорошо, что плохо, сердце им подскажет.
Глория. Вот Роман вас и не любит, мама. Он говорит, что своим потворством вы всех их сделали несчастными.
Бабушка. Роман?.. Хе-хе. Он, конечно, меня любит, уж я-то знаю, что он меня любит… Только он злопамятнее Хуана. И еще, Глория, он меня ревнует к тебе. Говорит, что я больше люблю тебя.
Глория. Роман это говорит?
Бабушка. Да, говорит. Вот недавно, ночью, искала я ножницы… Было уже очень поздно, и все спали. Открывается дверь, и входит Роман. Пришел поцеловать меня. Я ему сказала: «Несправедливо ты поступаешь с женой твоего брата; это грех, и бог тебе его не простит». Вот тогда это и было… Я ему сказала: «Она несчастна по твоей вине, и твой брат страдает тоже из-за тебя. Разве могу я любить тебя, как прежде?»
Глория. Роман меня раньше очень любил. Он был в меня влюблен, только это страшная тайна, Андрея.
Бабушка. Девочка, девочка, ну как Роман мог влюбиться в замужнюю? Он любил тебя как сестру, вот и все…
Глория. Он и привез меня в этот дом… Теперь-то он со мной не разговаривает, а тогда, в самый разгар войны, привез меня. Когда ты вошла сюда в первый раз, ты ведь испугалась, верно, Андрея? А ведь мне было куда хуже… Никто меня не любил…
Бабушка. Нет, я тебя любила, мы все тебя любили. Зачем так говорить? Зачем быть несправедливой?
Глория. Здесь было голодно, грязь была такая, как и теперь, и еще здесь прятался мужчина, которого искали, хотели убить, начальник Ангустиас, дон Херонимо. Тебе не рассказывали про него? Ангустиас уступила ему свою кровать, сама спала там, где теперь спишь ты, а мне положили матрас в бабушкиной комнате. Все косились на меня. Дон Херонимо не хотел со мной разговаривать, потому что, по его словам, выходило, будто я любовница Хуана, и мое присутствие в доме было для него невыносимо…