Со вздохом облегчения растянулась она на удобной садовой качалке; в томительной печали этой ночи, этого дома, погруженного в траур, мысль об Онесте была ей чем-то неприятна. В конце концов Матильда пожала плечами и решила вздремнуть. Она прикрыла глаза. Луна выбелила даже черный щебень на дорожках сада. До Матильды долетел голос Онесты, она могла поклясться, что слышит ее приглушенный смешок.
Онес просто помешалась на этом художнике, думала Матильда, даже такая ночь ничего для нее не значит. Она может жить только так, на ком-то помешавшись; к счастью, она не слишком требовательна: ей годится любой, кто подвернется под руку.
В семье осторожно намекали на некие таинственные и трагические любовные разочарования, которые Онесте пришлось пережить. По правде говоря, в первые месяцы замужества, когда Матильда была еще способна смотреть на окружающее с юмором, ей казалось, что свое имя Онеста получила в насмешку[20]. Один раз Матильда попробовала поделиться своими наблюдениями с мужем, но гнев Даниэля охладил ее.
Говоря с Матильдой, Онеста неизменно повторяла: «Трудно поверить, что ты замужем…» А Матильда не могла ответить ей: «Трудно поверить, что ты девица». Такой ответ шел бы вразрез со строгими правилами семьи Камино. Онес не была девицей. Замужней — тоже, у нее никогда не было ни мужа, ни жениха, ни кого-нибудь, кто мог бы сойти за такового, во всяком случае официально. Онеста была похожа на разведенную или на вдову многих мужей.
«Что за глупости… От этой качалки у меня кружится голова…» Матильда попыталась остановить качалку ногой. Она открыла глаза, и ей снова стало жарко в ослепительно-белой ночи. Какое счастье, подумала она, что мы уезжаем с острова до наступления лета. Хотя ее и уверяли, будто летом тут свежо, температура едва ли выше зимней и левант длится только два-три дня, Матильда не могла этому поверить.
«Остров… Я жила на острове…» Как странно! И тем не менее остров встретил их очень радушно. Канарцы отнеслись к трем беженцам искренне и приветливо. Дома, чьи двери гостеприимно распахивались перед ними, были удобными, красивыми, уютными. Она побывала в прекрасных, вечно цветущих садах, узнала вкус неторопливой, стоячей жизни. Но это не могло сделать ее счастливой, хотя Онес и Даниэль были счастливы. Если бы она позволила Даниэлю поступать по своему усмотрению, он, наверное, просил бы у Хосе разрешения остаться тут навсегда.
Но она не могла всегда жить здесь, в этом вечно одинаковом климате, отрезанная водой от континентов, от великих мировых проблем.
Матильда была счастлива, когда после странствий по Франции нашла себя в политической деятельности, вступила в организацию, начала действовать, достигла командного поста, власти, — ей так хотелось помочь восстановлению страны. Она верила в силу дисциплины, в то, что приносит пользу. Она всегда считала, что долг человека жертвовать личным во имя общего блага.
В молодости Матильда чувствовала склонность к коммунизму. Но колебалась, так как при этом была искренне верующей. Позже она встретила Даниэля и перестала интересоваться политикой, для нее начался период духовной смуты и растерянности… И вот теперь ей казалось, что она спасена.
Матильда всегда была некрасивой и трудолюбивой, говорили, что она умна. Семья ее жила очень скромно. Если бы не стипендия, родителям при всех их стараниях никогда не удалось бы оплатить ее учение в университете. Но в ней было что-то утонченное, какая-то врожденная интеллигентность, естественная непринужденность и умение поставить себя, за которыми скрывалась робость. В двадцать семь лет у Матильды не было еще ни одного поклонника. В глубине души она знала, что это для нее не значило бы ничего, если бы женщинам с колыбели не внушали, что их призвание — нравиться мужчинам, в ином случае они живут понапрасну.
Матильда не могла сказать правды, она не могла заявить: «Любовные дела меня не интересуют…» Такая правда всегда вызывала у людей улыбку жалости. И эта улыбка заставляла Матильду беспокоиться и огорчаться из-за своих неудач. Она сочинила несколько стихотворений, очень неясных и надуманных, о жажде плотской любви — жажде, которой она никогда не испытывала. Платоническая любовь как тема в поэзии казалась ей немного нелепой. Среди друзей эти стихи имели шумный успех. Теперь она знала, что они не стоили ровно ничего: она была не артистической натурой, а организатором, деятельницей. Сейчас она стыдилась даже вспоминать об этих поэтических опытах.