Они жили совсем одни. Сами убирали постели, сами готовили еду. Всю неделю они складывали грязную посуду в раковину на тесной кухоньке, и когда случайно заходили туда ночью, отовсюду с шелестом разбегались тараканы. Эти насекомые грызли одежду и книги, которые Луис еще не вынул из ящика. Раз в неделю приходила женщина, чтобы немного прибрать в доме, и можно было только поражаться, как при этой жизни Луис умудрялся выглядеть всегда таким аккуратным и тщательно одетым.
Хосе припомнил вечер, когда отец посоветовал ему «навести красоту», потому что собирался показать его своей невесте.
Пока Луис брился, Хосе, усевшись на край кровати, на которой сбились грязные простыни, натягивал носки.
Много лет он не вспоминал об их комнате, но сейчас, в эту ночь, ему снова показалось, что он ощущает ее застоявшийся запах, видит капельки крови на простынях, — следы клопиных укусов. Видит всю эту гадость и отвратительный беспорядок.
Женщина, приходившая к ним, занималась преимущественно бельем и платьем Луиса, больше почти ничем. Носки Хосе были порваны, из дыр вылезали бледные пальцы. Грязные, давно выцветшие, носки стали словно картонными, но найти другие и думать было нечего. Он закрепил их резинками, натянув на безобразных ногах, покрытых рыжеватыми волосами, которые решительно противоречили — инфантильности его костюма. Зато башмаки у него были хорошие, крепкие, они милосердно скрывали грязь и дыры на носках.
Хосе услышал, как отец напевает в ванной. Луис мог при необходимости мыться холодной водой и раз-другой попробовал принудить к этому Хосе, но потом ему надоело мучить сына, и он позволил мальчику жить по своему усмотрению, гладко прилизывать щеткой волосы и ходить с грязью в ушах.
Когда Луис возвращался поздно ночью, он заставал Хосе за учебниками, мальчик занимался и частенько плакал. Хосе ходил в Коммерческое училище, но уроки не укладывались у него в памяти. Теперь Хосе знал, что вовсе не был таким глупым, как внушали ему насмешливые глаза отца и каким он сам уже стал себя считать. Хосе рос, в то время он был на грани тяжелой болезни, и его мозг не воспринимал науки.
Голос отца, поющего в ванной, раздражал и подавлял мальчика. «Старый болван», — думал он. Хосе часто применял это популярное на острове выражение, которому тут научился, в отношении Луиса, и это утешало его, — применял, конечно, всегда мысленно, потому что ни разу не осмелился повысить голос или огрызнуться, отвечая отцу.
Хосе знал, что отец собирается жениться ради денег. Луис объявил об этом со своим обычным цинизмом:
— Да будет тебе известно, что я решился на эту глупость только ради тебя. Я всегда отличался легкомыслием, но твою мать я любил, а она была помешана на твоем будущем.
Черная тоска обуяла Хосе, когда он представил себе старую деву, которая сегодня вечером поджидает их у себя дома. Она станет осыпать его притворными ласками, а сама тем временем будет прикидывать, как бы ей получше прибрать его к рукам, чтобы он и пикнуть не смел. Он не строил иллюзий относительно женщин, на которых женятся ради денег. Несмотря на свой юный возраст, Хосе вообще не строил никаких иллюзий. Жизнь не баловала его, и из выцветших глаз мальчика пролилось немало горьких слез. Он не решился сказать отцу, что лучше жить в бедности, почти в нищете, чем в роскошном доме незнакомой женщины, которая целыми днями только и будет, что твердить им о своем богатстве. Перед приездом на Канарские острова Хосе уже попробовал, каково приходится, когда тебя кормят из милости. Дважды в день его отправляли в дом бабки, и там за столом он выслушивал немало злых, ядовитых пророчеств о своем будущем и будущем своих родителей. Последняя коммерческая операция Луиса обернулась неудачно, расплачиваться пришлось дядьям и бабке. За едой они срывали свое раздражение, унижая мальчика.
Хосе подошел причесаться к единственному в их доме зеркалу и застыл, тупо разглядывая свой длинный нос, рыжий от веснушек. Отец великодушно бросил ему: Можешь взять мой бриллиантин.
Перед тем как выйти из дому, Луис окинул сына взглядом и молча поднял брови. Хосе почувствовал, что краснеет, и задохнулся от ненависти к отцу за насмешку, блестевшую в его глазах.
Ему не показалось странным, что Луис привел его в большой дом в старинном квартале, что их пригласили войти в зал с прикрытыми ставнями, чтобы солнце не портило мебель. Он знал, что идет в богатый дом. Усевшись на краешек стула и глядя в пол, мальчик чувствовал, как лихорадочно стучит его сердце, — точно он сидит на приеме у дантиста.
В зале пахло цветами. Это было приятно. Цветами и навощенным полом. Во всех вазах стояли свежие цветы. Всегда в последующие годы он связывал Тересу с этим запахом навощенного пола и цветов, запахом чистоты и богатства.