Марта подумала, что виденное прошлой ночью, точно раскаленным железом, отметило ее и все в ней перевернуло. Как будто она, пытаясь убежать от жизни, стремясь к сияющему прекрасному идеалу, у самой цели оказалась охваченной адским пламенем.
Здесь у окна, неподвижная, как статуя, она слышала бормотание женщин, подобное журчанию далекого ручья — глухой звук, обтекавший ее со всех сторон… Ее коснулись демоны, и никогда уже она не будет слепой и счастливой, как прежде.
Марта почувствовала, что рядом с ней стоит Анита, которая говорит ей что-то, старается увести от окна. Аниту удивляло ее поведение.
— Идем к тебе в спальню, Марта. Там собрались все девочки, они ждут тебя.
Марта пошла с ней.
У девочек, ее подруг, избранных среди многих, мужество и естественность были нормами поведения. Сколько раз осуждали они все вместе лицемерие других людей, других поколений! Девочки не могли понять отчаяния Марты из-за смерти бедной больной, которая так мало для нее значила. Но не оставалось сомнения в том, что отчаянье было настоящим, искренним. Марта сказала:
— Никогда больше я не буду счастлива.
Все переглянулись. Действительно, что-то, казалось, навсегда отделило ее от подруг. Их болтовня о разных пустяках, их мнения о жизни, о людях, о любви вызывали у Марты странную усмешку. Она стала невыносима. Она сказала им таким же тоном, каким когда-то говорила ей Пино:
— Вы ничего не понимаете в жизни.
Потом принялась плакать. Она думала о самой себе, о том, какой, она надеялась, останется в памяти Пабло, когда он будет вспоминать об острове: чистой, искренней, пылкой девочкой, бегущей по улицам ему навстречу, предлагающей ему свою открытую душу. Теперь этот образ был перечеркнут. Пабло искал утешений другого сорта. Ее он станет вспоминать как дерзкую навязчивую дуру. И больше ничего.
Конечно, подруги не знали о ее мыслях. Они были на редкость внимательны, ходили с ней целый день, терпеливо сносили ее странное настроение. Когда Марта услышала, что похоронная процессия уже тронулась в путь, девочки не стали ее задерживать… Она выскочила из спальни, как безумная, промчалась по коридору и влетела в пустую комнату для гостей, из окон которой был виден фасад дома.
Напрасно. Она не обнаружила того, что хотела. Сад опустел. Марта успела только заметить в начале эвкалиптовой аллеи толпу безликих незнакомых мужчин, следовавших за катафалком. Она знала, что наверху, на шоссе, выстроился длинный ряд легковых машин.
В тихом саду, среди трепетных солнечных пятен, не было ни души. Марта страдала. Ей казалось, что она не сможет вытерпеть этих мук. Она была еще слишком молода, чтобы знать о существовании милосердного и неумолимого забвения.
На дорожке показалась человеческая фигура. Это была Висента. Ее прямые плечи покрывала черная шерстяная шаль. Марта позавидовала непреклонному упорству, которое было во всем облике кухарки, даже в ее походке.
Девочка видела, как медленно и уверенно Висента пересекла сад. Она поняла, что махорера уходит навсегда, уходит, не оглянувшись на дом, где прожила столько лет.
Марта следила за ней, не отводя глаз, и вдруг на секунду ощутила как бы прикосновение иного мира, иных горестей, быть может, таких же, как у нее, или еще более серьезных, которые были рядом, а она не могла ни понять, ни почувствовать их.
Висента, ступая твердо и размеренно, прошла вдоль цветущих лимонных деревьев, догнала толпу мужчин, шедших за гробом, и смешалась с ней.
Дни — странная мера времени в нашей жизни. Одни проносятся торопливо, безлико, мы почти не чувствуем, как они проходят. Другие тянутся медленно, заполненные бесконечными часами. И, однако, над могилами все дни должны казаться одинаково быстрыми и ясными. Для живых время отбивается ритмом их сердец.
Проходил май. В доме воцарилась тишина и мир. Пино стала гораздо спокойнее и была приветлива, как в первые месяцы после замужества. Хосе стал ласковее. Казалось, смерть, посетившая усадьбу, заставила всех страдать и всех очистила.
Наступила середина июня. И наконец подошла новая дата отъезда Мартиных родных. Прекрасным и долгим был для Марты ее последний день на острове. Утро выдалось облачное и свежее, но к полудню облака рассеялись, обещая ясный вечер и тихие сумерки.
Наконец солнце начало опускаться. Под его лучами на юго-западе ожил и вскипел хаос гор, эта застывшая в камне скорбь, которую Унамуно назвал однажды «каменной бурей». Всяким, кто смотрит на этот пейзаж, овладевает чувство благоговения. Закат освещает, пронизывает окрестности, и кажется, будто охваченные пламенем вершины и склоны гор плавают в голубом и фиолетовом дыму. Над каменными волнами вздымаются священные массивы Нубло и Бентайга. И с этих высот на севере и на юге, на востоке и западе глаза Алькора видят море.