— Да, да, — сказала бабушка. — Не вспомнила… Забыла сказать, куда едет. Правда, Андрея?
Светлые, ласковые глазки бабушки улыбались дону Херонимо.
— Она и нам забыла сказать, куда едет, — закончила бабушка. — Как знать, может, напишет… Моя дочь со странностями. Вообразите себе, она одержима манией, будто у ее невестки, у моей невестки Глории, есть какие-то недостатки…
Шея дона Херонимо над белым крахмальным воротничком налилась кровью. Он выбирал момент, чтобы откланяться. Уже у дверей он взглянул на меня с открытой ненавистью. Как мне хотелось побежать за ним, схватить за полу и яростно крикнуть: «Почему вы на меня так смотрите? Какое вам до меня дело?»
Но вместо этого я, разумеется, улыбнулась и тихонько закрыла дверь. Вернувшись, я увидела бабушкино лицо, совсем детское.
— Я довольна, доченька. Я довольна, но, кажется, на этот раз мне нужно исповедаться. Грех, я уверена, не велик, но, во всяком случае… раз я хочу завтра причаститься…
— Значит, ты соврала дону Херонимо?
— Соврала, соврала, — засмеялась бабушка.
— Бабушка, а где Ангустиас?
— Тебе, баловница, я тоже не скажу. А хотелось бы, потому что твои дяди сочиняют много всяких глупостей про бедную Ангустиас. В них правды ни капли, а ты можешь поверить. У бедной моей дочки плохой характер — только и всего. Не надо на это обращать внимания.
Пришли Глория и Хуан.
— Выходит, Ангустиас не сбежала с доном Херонимо? — грубо сказал Хуан.
— Замолчи! Замолчи! Ты прекрасно знаешь, что твоя сестра на такое не способна.
— Но мы ведь, мама, в сочельник видели, как она возвращалась домой с доном Херонимо почти на рассвете. Мы с Хуаном отошли в тень, хотели рассмотреть их хорошенько, когда они пойдут мимо. Они распрощались под фонарем у парадной. Дон Херонимо поцеловал ей руку, а она плакала.
— Дочка, — сказала бабушка, качая головой, — не все вещи таковы, какими кажутся.
Вскоре мы увидели, как бабушка вышла из дома, бесстрашно ринулась в ледяную тьму вечера и отправилась исповедаться в соседнюю церковь.
Я вошла в комнату Ангустиас, белье с постели было снято, и мягкий матрас навел меня на мысль спать здесь, пока Ангустиас нет дома. Ни у кого не спросясь, я перенесла на ее кровать свои простыни, хоть и не без некоторой робости, потому что комната все еще пахла после своей хозяйки нафталином и ладаном, а строй испуганных стульев, казалось, еще повиновался ее голосу. Комната казалась жесткой, как тело Ангустиас, но в ней было чище, чем в других, и она была более изолирована. Я чувствовала к этой комнате инстинктивное отвращение, и в то же время мне так хотелось хоть немного удобства.
На рассвете меня разбудил электрический свет. Ночь была уже на исходе, и в доме царил мир — необходимая короткая передышка.
Я резко приподнялась и увидела Романа.
— А! — сказал он, хмурясь, но стараясь улыбаться. — Ты пользуешься отсутствием Ангустиас и спишь в ее спальне… Не боишься, что она тебя задушит, если узнает?
Не отвечая, я вопросительно смотрела на него.
— Ничего, — сказал он. — Ничего. Мне здесь ничего не нужно.
Внезапно он погасил свет и вышел. Вскоре я услышала, как хлопнула дверь внизу.
В последующие дни у меня было такое ощущение, будто это появление Романа глубокой ночью мне просто приснилось, но вскоре я очень отчетливо его вспомнила.
Смеркалось и было тоскливо. Я устала рассматривать старинные портреты, которые мне показывала бабушка в своей спальне. У нее был большой ящик фотографий, все они валялись в полном беспорядке, на некоторых мыши обгрызли картон.
— Это ты, бабушка?
— Да, это я…
— А это дедушка?
— Да, это твой отец.
— Мой отец?
— Да, мой муж.
— Значит, это не мой отец, а мой дед…
— А! Так, так.
— Что это за девочка, такая толстенькая?
— Не знаю.
На обороте фотографии стояла старая-престарая дата и имя: «Амалия».
— Это моя мама маленькой, бабушка.
— По-моему, ты ошибаешься.
— Нет, бабушка.
Но друзей молодости она помнила всех.
— Это мой брат… Это двоюродный брат, который в Америке…
Под конец я устала и ушла в комнату Ангустиас. Мне хотелось побыть минутку одной, в темноте.
«Если захочется, позанимаюсь немного», — подумала я с легким неудовольствием, которое всегда на меня нападало, стоило мне подумать на эту тему.
Я осторожно толкнула дверь и испуганно отшатнулась: возле балкона с письмом в руке стоял Роман и читал его при свете последних отблесков дня. Он раздраженно повернулся, но, увидев меня, попытался выдавить улыбку.