— А! Это ты, малышка? Сделай милость, не убегай от меня сегодня.
Я не двигалась и увидела, как он совершенно спокойно и ловко сложил письмо и положил его на письменный столик поверх других (я смотрела на его быстрые руки, смуглые, полные энергии). Затем открыл один из ящиков Ангустиас, вытащил из кармана связку ключей. Сразу же нашел нужный ключик, положил письма в ящик и бесшумно запер.
Занимаясь этими манипуляциями, он говорил мне:
— Я как раз хотел поболтать с тобой сегодня вечером, малышка. У меня наверху есть отличнейший кофе, и я хотел пригласить тебя. Есть и сигареты и конфеты, которые я купил вчера специально для тебя. И… Ну как? — спросил он наконец, потому что я молчала.
Он облокотился о письменный стол Ангустиас, последний отблеск дня освещал его сзади. Я стояла лицом к балкону.
— Твои серые глаза блестят, как у кошки, — сказал он.
Глотнув воздуха, я стряхнула с себя странное оцепенение, охватившее меня.
— Ну, так что ты мне ответишь?
— Нет, Роман, спасибо. Сегодня я хочу позаниматься.
Роман чиркнул спичкой, зажигая сигарету, на миг я увидела выступившее из темноты лицо, освещенное красноватым светом, и его особую улыбку. Загорелись золотистые табачные волокна, через мгновенье в серо-лиловом сумеречном свете пламенела только красная точка.
— Неправда! Не хочешь ты заниматься, Андрея… Иди! — сказал он, оказавшись уже подле меня и сжимая мне руку. — Пойдем!
Я выпрямилась и стала мягко разнимать его пальцы.
— Сегодня нет. Спасибо.
Он тотчас же отпустил меня, но мы все еще стояли так же близко, не шевелясь.
На улице зажглись фонари, и желтоватый отблеск упал на пустое кресло Ангустиас, пробежал по плиткам пола.
— Делай как знаешь, Андрея, — наконец сказал он. — Для меня это не вопрос жизни и смерти.
Голос у Романа стал низким, в нем зазвучала какая-то новая нотка.
«Он в отчаянии», — подумала я, не зная толком, почему в его голосе мне послышалось отчаяние. Роман ушел стремительно, хлопнув, как обычно, входной дверью. Я вдруг разволновалась. Мне стало как-то очень не по себе и тотчас же захотелось побежать за ним, но выйдя в переднюю, я снова остановилась. Вот уже несколько дней, как я избегала сердечности Романа, мне казалось невозможным снова считать себя его другом после отвратительной истории с платком. И все же он больше интересовал меня, чем все остальные обитатели дома, вместе взятые. «Он ничтожный, неблагородный человек», — подумала я вслух в потемках.
Тем не менее я решилась открыть дверь и подняться по лестнице. Впервые я почувствовала, еще не понимая этого, что интерес и уважение, которые внушает нам какая-нибудь личность, — чувства, не всегда идущие рука об руку. Поднимаясь, я думала о том, как в первую ночь, когда я спала в комнате у Ангустиас и Роман уже ушел, раздался стук захлопнутой им двери, его шаги на лестнице, а потом я услышала, как вышла из дома Глория.
Комната Ангустиас улавливала все шумы с лестницы. Она была словно большое ухо этой квартиры. Шепот, хлопанье дверей, голоса — все отдавалось здесь. Я напряженно слушала и даже закрыла глаза, чтобы лучше расслышать. Мне казалось, что я вижу белое остренькое личико Глории, вижу, как она кружит ночью по лестничной площадке и никак не может решиться. Вот она сделала несколько шагов и остановилась, снова пошла и остановилась. У меня от волнения заколотилось сердце, я была уверена, что она не справится с острым желанием подняться по тем ступенькам, что отделяли нашу квартиру от комнаты Романа. Кто знает, может, ей не справиться с искушением подсматривать за ним? Однако Глория внезапно бросилась бежать вниз по лестнице. Все происходившее было так поразительно, что я приписала это моему сонному воображению.
И вот теперь я сама медленно поднималась с бьющимся сердцем в комнату Романа. Мне и в самом деле казалось, что я ему была по-настоящему нужна, что ему, как он сказал, по-настоящему нужно поговорить со мной. Быть может, он хотел мне исповедаться, покаяться или оправдаться.
Войдя, я нашла его лежащим на тахте, он ласкал голову собаки.
— Думаешь, великое дело сделала, что пришла?
— Нет, не думаю… Но ты хотел, чтобы я пришла.
Роман поднялся с тахты, глядя на меня с любопытством.
— Хотелось бы мне знать, насколько можно быть с тобой откровенным, насколько ты меня любишь… Ты любишь меня Андрея?
— Да, как должно, — сказала я, смущаясь. — Не знаю, насколько обычные племянницы должны любить своих дядюшек…