— Раз уж мы об этом заговорили, Маргарита, — продолжал ее муж, — так знаешь ли ты, что мне сказал вчера твой отец? Возможно, что в нынешнем сезоне мы будем нужны в Мадриде… Как это тебе нравится? По правде говоря, сейчас я бы предпочел жить в Барселоне, нежели в любом другом месте. Особенно принимая в расчет, что твой, брат…
— Да, Луис, мы поговорим об этом. Но не сейчас — мы и так уже наскучили девочке. Вы должны нас простить, Андрея. В конце концов мы ведь всего только коммерсанты, и все наши разговоры сводятся к делам…
Конец разговора Эна слушала, затаив дыхание.
— Ну вот! Дедушка все-таки какой-то чудак. Он бывает так растроган, так плачет, когда вновь видит маму после долгой разлуки, и пожалуйте — опять собирается куда-то нас отправить! Я не хочу сейчас уезжать из Барселоны. Что за чепуха!.. В конце концов Барселона мой родной город, а я, можно сказать, узнала ее только после войны. (Она метнула на меня взгляд, и я поймала и поняла его, так как знала, что она влюблена, и это была главная тайная причина, чтобы не уезжать из города).
Лежа в постели на улице Арибау, я воскрешала этот разговор во всех подробностях, и меня охватила тревога при мысли о разлуке с моей подругой, да еще именно сейчас, когда я так к ней привязалась. Потом я подумала, что планы этого могущественного старика — богатого дедушки Эны — затронули бы интересы слишком многих людей и ранили бы слишком много любящих друг друга сердец.
Потом все мысли мои приятно смешались, как бывает, когда уже вот-вот уснешь, страхи покинули меня, а на смену им пришли смутные образы пустынных ночных улиц.
Возвышенное видение — собор — снова овладело моей душой.
Как ни была я возбуждена, я все же уснула и увидела напоследок глаза Эниной матери: прощаясь, она вдруг как-то очень странно — с тоскою и страхом — взглянула на меня.
Эти глаза проникли в глубины моих сновидений и породили кошмары.
— Не упрямься, племянница. Ведь с голоду умрешь, — сказал Хуан и с неуклюжей ласковостью обнял меня за плечи.
— Не умру, спасибо, Я и сама отлично управляюсь…
Говоря это, я краем глаза поглядела на своего дядюшку и поняла, что и у него дела идут не блестяще. Меня застали на месте преступления: я пила воду, в которой варились овощи; ее забыли вылить, и она стояла, холодная, на кухне, в углу.
Антония с гадливостью кричала:
— Что за свинство вы здесь разводите?
Я залилась краской.
— Я люблю такой отвар. Я ведь знала, что его все равно выльют…
На крик Антонии сбежался весь дом. Хуан предложил мне объединить наши финансовые возможности. Я отказалась.
Я и вправду была счастлива, избавившись от семейных трапез. Не важно, что в том месяце я слишком потратилась и мой ежедневный бюджет на еду едва достигал одной песеты. Обеденное время — самое восхитительное время зимой. Это час, когда так хорошо посидеть на солнышке в парке или на площади Каталонии. Иногда я с наслаждением представляла себе, что в это время происходит дома. В ушах начинало звенеть от пронзительных воплей попугая и ругательств Хуана. Нет, уж лучше бродить по улицам.
Мне стали нравиться также вещи, о которых я прежде никогда и не помышляла. Так я открыла, например, сушеные фрукты. Я наслаждалась жареным миндалем, а еще лучше были земляные орехи, их можно было дольше) есть — орехи ведь надо выковыривать из скорлупок.
Сказать по правде, у меня не хватало выдержки распределить тридцать песет, остававшихся после получения пенсии, на тридцать дней. На улице Тальерс я нашла дешевый ресторанчик и пообедала там раза два-три — чистое безумие! Мне показалось, что я в жизни не ела так вкусно, приготовлено все было куда лучше, чем у Антонии на улице Арибау. Да и сам ресторанчик был не совсем обычный. Темный, всего несколько жалких столиков. Официант подавал с отсутствующим видом. Посетители быстро ели, поглядывали друг на друга, но не произносили ни слова. В какие рестораны и столовые я до сих пор ни заходила, везде бывало шумно. Тихо было только здесь. Подавали суп — мне он очень нравился: кипяток и в нем хлебные крошки. Суп был всегда один и тот же — желтый, если его подкрашивали шафраном, красный, если молотым перцем, но в меню он часто назывался по-разному. Уходила я оттуда сытая — все, что мне было нужно.
Утром, едва Антония приносила из булочной паек, я хватала свой хлеб и целиком его съедала, он был такой горячий, аппетитный. По вечерам я не ела, если только мать Эны не настаивала, чтобы я осталась у них поужинать. У меня вошло в привычку заниматься вечерами с Эной, и ее семья уже начинала смотреть на меня как на свою.