До меня донеслось какое-то гудение, словно овод звенел — это, напевая вполголоса, подошла ко мне бабушка с мальчиком на руках. Монотонно, напевно, она произнесла:
— Андрея, доченька… Андрея, доченька… Пойдем помолимся.
Я с трудом ее поняла. Мы пошли в спальню.
— Хочешь, я поношу немного маленького?
Бабушка энергично замотала головой. Она опять села на постель. Ребенок как будто спал.
— Вынь у меня из кармана четки.
— Руки не болят?
— Нет, нет. Не болят. Скорее!
Я повторяла дивные слова «Аве Марии». Слова «Аве Марии» всегда казались мне синими. В замке повернули ключ. Думая, что это вернулась Глория, я поспешно обернулась. О, ужас, — пришел Хуан! Вероятно, он не смог совладать с беспокойством и, не дождавшись утра, пришел домой. На бабушкином лице отразился такой испуг, что Хуан мгновенно все понял. Не раздеваясь, он нагнулся над спящим ребенком, тот весь горел, рот у него приоткрылся.
— Что с Глорией? Где она? — спросил он, выпрямившись.
— Прилегла ненадолго… то есть нет, не прилегла. Правда, ведь, Андрея, — она не ложилась? Пошла за чем-то в аптеку, не помню я, скажи ты, Андрея, скажи, доченька.
— Не ври, мама! Не заставляй ты меня проклинать все на свете.
Он опять разозлился. Малыш проснулся, и захныкал. Хуан, как был в сыром пальто, взял сына на руки и стал что-то напевать ему вполголоса. Он то пел, то ругался сквозь зубы, все более и более входя в раж. В конце концов он положил малыша бабушке на колени.
— Куда ты, сынок? Хуан! Мальчик будет плакать…
— Пошел за Глорией. Я приведу ее, мама, притащу за волосы, если понадобится, к ее сыну.
Он уже весь трясся. Хлопнула дверь. Вот теперь бабушка заплакала.
— Беги за ним, Андрея! Беги за ним, девочка, ведь он убьет Глорию! Беги!
Не раздумывая, я надела пальто и бросилась вниз по лестнице вслед за Хуаном.
Я мчалась за ним, будто речь шла о жизни и смерти. Меня одолевал страх. Неясными отпечатками наплывали на меня люди и фонари. Ночь была теплая, но набухшая влагой. Вот и последнее дерево на улице Арибау: волшебный белый свет озаряет нежную зелень его ветвей.
Хуан шел быстро, почти бежал. Сперва я плохо различала его, скорее угадывала вдали. Со страхом подумала я, что если Хуан сядет в трамвай, то у меня ведь не будет денег на билет.
Университетские часы как раз пробили половину первого, когда мы подошли к площади. Хуан пересек ее и остановился на том углу, где от площади отходит улица Ронда-де-Сан-Антонио и где начинается темная улица Тальерс. Огненная река текла вниз по улице Пелайо. Надоедливо мигали, переливаясь, рекламы. Мимо Хуана шли трамваи. Он оглядывался по сторонам, словно соображая, где же он находится. Пальто болталось на нем как на вешалке, оно вздувалось под порывами ветра, полы разлетались. Стоя возле Хуана, я не решалась окликнуть его. Ну, а если бы и решилась, разве он стал бы меня слушать?
От бега сердце у меня колотилось и стучало. Хуан двинулся к Ронде-де-Сан-Антонио, пошел по ней; я — следом. Вдруг он повернулся и пошел назад, и мы чуть было не столкнулись. Видимо, он был совсем не в себе, потому что даже не заметил меня, хотя прошел буквально рядом. Дойдя опять до площади, Хуан свернул теперь на улицу Тальерс. Прохожие здесь нам не попадались, фонари, казалось, горели более тускло, мостовая была вся в выбоинах. На развилке Хуан снова приостановился. Вспоминаю, что там была водоразборная колонка, из плохо закрытого крана текла вода и на мостовой стояли лужи. Шум, доносившийся от светлого квадрата, — там улица выходила на Рамблас — на мгновенье приковал к себе внимание Хуана. Потом он повернулся и быстро пошел по улице Рамальерас, такой же кривой и узкой, как Тальерс. Я — бегом за ним. Из какой-то запертой лавки тянуло соломой и фруктами. Над каменной стеною всходила луна. Кровь во мне бежала сильными рывками, в том же ритме, что я сама.
Всякий раз, как в просветах улиц мелькала Рамблас, Хуан вздрагивал. Запавшие глаза его расширялись, он судорожно их таращил. Прикусывал щеки. На углу улицы Кармен, освещенной ярче других, он остановился, подпер локоть ладонью и стал задумчиво поглаживать скулы, словно совершал какую-то трудную работу, требующую невероятного напряжения ума.
Пробегу нашему не было конца. Я не имела ни малейшего понятия, куда шел Хуан, да, в сущности, это было не важно. В голове у меня засела одна навязчивая идея: я должна идти за ним; мысль эта настолько захватила меня, что я даже не подумала зачем. Уже потом я поняла, что мы могли сократить этот путь вдвое. Мы прошли через рынок Сан-Хосе. Под высокими сводами гулко отдавались наши шаги. Ряды запертых ларьков напоминали кладбищенские памятники, и в слабом желтоватом свете редких фонарей, едва освещавших это огромное помещение, затаилась великая печаль. Крысы, огромные, как кошки, заслышав наши шаги, разбегались в разные стороны, поблескивая маленькими глазками. Некоторые крысы, самые жирные, приостанавливались, собираясь, быть может, броситься на нас… Пахло сразу и прелыми фруктами, и гнилым мясом, и тухлой рыбой. Сторож недоверчиво посмотрел на нас, когда мы вышли из лабиринта переулков, торопливо шагая друг за другом.