— Одну миндалинку! Мы есть хотим.
— Сердце-то у вас есть?
(«Проклятые! — думала я. — Вы небось ели что-нибудь горячее в столовой Общества Призрения. У вас небось живот не подводит»). Я гневно смотрела на мальчишек. Отбивалась, отпихивала их локтями. Как-то раз один мальчишка плюнул в меня. Но если я проходила мимо старика, если, к несчастью, я встречалась с ним глазами, я отдавала ему весь кулек, иногда почти полный. Не знаю, почему я так поступала. Старик не вызывал у меня ни малейшего участия, но меня тревожил его настойчивый взгляд. Я клала миндаль ему в руку так, будто швыряла в лицо, а потом дрожала от злости и голода. Невозможно было это переносить. Получая свою пенсию, я думала о старике, и он получал ежемесячное жалованье в размере пяти песет, а для меня это был лишний голодный день. Хитрец был тонким психологом и уже не рассыпался передо мной в благодарностях. Но вот от приветствия он отказаться не мог. Без этого приветствия я бы о нем забыла. Оно служило ему боевым оружием.
Был один из первых дней каникул. Экзамены кончились, и первый курс остался уже позади.
— Что ты собираешься делать летом? — спросил меня Понс.
— Ничего… не знаю…
— А когда окончишь университет?
— Тоже не знаю. Может, буду преподавать.
(У Понса была способность ставить меня в тупик своими вопросами. В то время, как я говорила ему, что буду преподавать, сама я отчетливо понимала, что хорошей учительницы из меня никогда не получится).
— А может, лучше выйти замуж?
Я не ответила.
В эти послеобеденные часы я пошла погулять, привлеченная жарким днем, и блуждала теперь без всякого плана. В последнюю минуту я надумала пойти в мастерскую Гиксолса.
Сразу же после встречи с нищим стариком я увидела Хайме, он был так же занят собственными мыслями, как я. Сидел в своей машине, а машина стояла возле тротуара, на улице Арибау. При виде Хайме на меня нахлынули воспоминания, я подумала, что так и не повидала Эну. Опершись о руль, Хайме курил. По-моему, я никогда еще не видела, чтобы он курил. Случайно он поднял глаза и увидел меня. Двигался он очень легко: выскочил из машины, схватил меня за руки.
— Как кстати ты появилась, Андрея! Очень хотелось повидать тебя!.. Эна у тебя?
— Нет.
— Но она придет?
— Не знаю, Хайме.
Казалось, он был озадачен.
— Хочешь проехаться со мной?
— Конечно, с удовольствием.
Я села в машину рядом с Хайме, поглядела ему в лицо, и мне показалось, что его занимают мысли, не имеющие ко мне ни малейшего отношения. Мы выехали из Барселоны по автостраде на Вальвидриеру. Сразу же нас обступили сосны, они жарко пахли.
— Ты ведь знаешь, что мы с Эной не видимся? — спросил Хайме.
— Нет, не знаю. Я ее тоже мало вижу.
— А ведь она ходит к вам в дом.
Я порозовела.
— Ходит, но не ко мне.
— Ну да, знаю… предполагаю, что это так… Только думал, что ты видела ее, говорила.
— Нет.
— Мне хотелось бы, чтобы ты при случае сказала ей кое-что от моего имени.
— Да?
— Пусть знает, что я в нее верю.
— Хорошо, передам.
Хайме остановил машину, и мы погуляли по обочине, среди красноватых и золотистых сосен. В тот день я была в том особом расположении духа, когда по-новому видишь людей. Как и при встрече с Романом, я подумала сейчас, сколько лет может быть Хайме. Очень стройный, он стоял рядом и глядел на открывающийся отсюда великолепный вид. На лбу залегли морщины.
— Сегодня мне исполнилось двадцать девять лет, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Что с тобой?
Я была поражена, ведь Хайме ответил на мой невысказанный вопрос. Он смотрел на меня и смеялся, не понимая, почему у меня вдруг сделалось такое выражение лица. Я объяснила ему.
Мы еще немного постояли, изредка обмениваясь словами, — мы и так прекрасно понимали друг друга; потом, не сговариваясь, пошли к машине.
— Ты сильно любишь Эну? — спросил он, включив мотор.
— Сильнее некуда. Больше всех на свете.
Он поглядел на меня.
— Так… Мне бы нужно сказать тебе, как говорят нищие: «Благослови тебя господь!» Но я скажу другое: не оставляй ты ее одну это время, будь с нею… С нею творится что-то неладное. Это точно. По-моему, она несчастна.