— А с тобой, Итурдиага, как с существом избранным, каждую неделю…
Итурдиага поднялся и принялся расхаживать по студии, посасывая трубку. Вскоре пришел Пухоль и привел с собою грязную-прегрязную цыганку. Хотел предложить ее в натурщицы Гиксолсу. Совсем девчонка, рот огромный, полон белых зубов. Пухоль очень выхвалялся ею, водил под руку. Хотел дать понять, что она его любовница. Я понимала, что мое присутствие ему очень мешало и что он разозлился на меня, — ему так хотелось покрасоваться перед друзьями.
А вот Понс всячески старался показать, что он очень мне рад. Он принес с собой пирожные и вино и хотел отпраздновать успешное окончание учебного года. Праздник удался на славу. Цыганку заставили танцевать, она оказалась грациозной и гибкой.
Из студии мы вышли довольно поздно. Мне захотелось пойти домой пешком. Итурдиага и Понс пошли меня провожать. Ночь встретила нас во всем своем июньском великолепии: теплая и розовая, словно над улицей пролилась кровь из сладостно разверстой в небесах раны.
Когда мы поднимались по проспекту Лайетаны, я невольно взглянула на дом Эны, вспомнила свою подругу и те странные слова, которые Хайме просил ей передать. Я думала обо всем этом и вдруг увидала Эну. Она шла под руку с отцом. Великолепная была пара, оба красивые, элегантные. Она тоже меня заметила и улыбнулась. Конечно, она возвращалась домой.
— Подождите немножко, — сказала я ребятам, прервав разглагольствования Итурдиаги.
Перебежав улицу, я догнала Эну как раз в тот момент, когда они с отцом входили в подъезд.
— Можно сказать тебе два слова?
— Конечно. Ты и не знаешь, как я тебе рада. Поднимешься к нам?
Это было равносильно приглашению на ужин…
— Нет, не могу. Друзья ждут.
Энин отец улыбнулся.
— Я пошел, девчурочки. Ты сама поднимешься, Эна. — И он помахал нам рукой.
Отец Эны был родом с Канарских островов, и, хотя большую часть жизни провел вдали от них, у него сохранилось пристрастие к ласковым словечкам, свойственное тем местам.
— Я видела Хайме, — поспешно сказала я, едва он ушел. — Мы ездили гулять, и у меня есть от него поручение.
Эна смотрела на меня, и лицо у нее было отчужденное.
— Он сказал, что верит в тебя, что никогда ни о чем тебя не спросит. И ему нужно видеть тебя.
— А! Ну что ж, прекрасно, Андрея. Спасибо, дорогая.
Она пожала мне руку и ушла, я стояла очень разочарованная. Вот, даже не позволила заглянуть ей в глаза! Я повернула назад и увидела, как Итурдиага скакал в потоке машин, перебираясь через улицу.
Одурело поглядел в глубь парадного — лифт с Эной уже пошел вверх.
— Она! Славянская княжна! Идиот! Узнал только в ту минуту, когда она с тобой прощалась. Боже мой! Откуда ты ее знаешь? Да говори же, ради бога! В какой стране она родилась? Русская, шведка или, может, полька?
— Каталонка.
Итурдиага опешил.
— В таком случае как же она оказалась вчера вечером в кабаре? Откуда ты ее знаешь?
— Она моя соученица, — невнятно объяснила я, беря Итурдиагу под руку, так как мы переходили через улицу.
— А все эти мужчины с нею?
— Мужчина, который был с нею сегодня, — ее отец. А вот того, который был вчера, как ты понимаешь, я не знаю…
(И пока я говорила это Итурдиаге, мне совершенно отчетливо рисовался образ Романа…)
Всю дорогу я была рассеянна и думала о том, что, как человек ни крутись, он всегда будет вращаться все в том же кругу лиц, среди одних и тех же людей.
Шел июнь, становилось все жарче. Из забитых пылью углов, из-под засаленных обоев поползли несметные полчища голодных клопов. Свирепая борьба, которую я повела с ними, доводила меня каждое утро до изнеможения. К моему ужасу, остальные обитатели квартиры словно бы и не испытывали ни малейшего неудобства от клопиного нашествия. В первый же день, когда я затеяла генеральную уборку, с дезинсекталем и кипятком, бабушка, заглянув ко мне в комнату, недовольно покачала головой.
— Андрея! Андрея! Да что же это девочка делает!
— Оставь ее, мама. Все ведь оттого, что грязней племянницы никого в доме нет, — отозвался Хуан.
Занимаясь этим омерзительным делом, я надевала купальник. Тот же голубой купальник, в котором я в деревне прошлым летом купалась в реке. В той самой реке, что темнела глубиной возле сада моей сестры, изгибаясь живописными излучинами с топкими, поросшими тростником берегами… Весной она быстро бежала, неся во взбаламученной воде семена каких-то деревьев и отражения цветущих фруктовых садов. Летом на нее ложились прохладные зеленые тени, трепетавшие под моими руками, когда я плавала. Если я позволяла течению увлечь меня, перед моими глазами мелькали солнечные блики. В сумерках вода становилась красной и охряной.