Среди солнечного блеска я снова превратилась в восемнадцатилетнюю девочку, которая сейчас будет танцевать со своим первым поклонником. Радостному ожиданию удалось совершенно заглушить отзвуки иных событий.
Понс жил в роскошном особняке в конце улицы Мунтанер. У решетки сада, такого цивилизованного, что цветы пахли воском и — цементом, я увидела вереницу машин. Сердце болезненно заколотилось. Я знала, что через несколько минут должна оказаться в веселом, беззаботном мире. В мире, который вращался на мощном денежном основании; представление о его оптимизме мне дали разговоры моих приятелей. На праздник в большое общество я шла впервые, ведь вечера в доме у Эны, на которых я бывала, носили характер скорее интимный, там занимались поэзией и музыкой.
Вспоминаю мраморный подъезд и его приятную прохладу. Мое смущение при виде швейцара, полумрак холла, украшенного растениями и вазами. Сеньору, густо увешанную драгоценностями, и исходивший от нее аромат, который я почувствовала, пожав ей руку, и неопределенный взгляд, брошенный на мои старые, потрескавшиеся туфли, взгляд, который пересекся с другим взглядом — полным отчаяния взглядом Понса, наблюдавшего за нею.
Дама была высокая, величественная. Говорила она со мною, улыбаясь, улыбка словно навеки застыла у нее на губах. Меня тогда ничего не стоило задеть. И в тот миг я сразу же остро почувствовала, как бедно я одета. Мне стало горько; неумеренно взяв Понса под руку, я вошла с ним в зал.
Там было много народу. В небольшой гостиной, смежной с залом, «взрослые» приятно проводили время, предаваясь еде и веселью. Одна тучная дама до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Лицо у нее от смеха побагровело, она подносит ко рту пирожное. Не знаю почему, но этот образ неподвижен, он навеки застыл среди непрестанного движения остальных.
Молодежь тоже ела и пила и перебиралась с места на место. Было много хорошеньких девочек. Понс познакомил меня с четырьмя или пятью, сидевшими вместе; он сказал, что это все его двоюродные сестры. Среди них мне было до того неловко, что впору казалось заплакать: уж очень это чувство не походило на то ощущение ослепительной радости, которого я ожидала. От нетерпения и злости мне и захотелось плакать.
Не отваживаясь ни на шаг отойти от Понса, я вдруг с ужасом почувствовала, что он нервничает под лукавыми взглядами разглядывающих нас девичьих глаз. В конце концов моего друга позвали, и с виноватой улыбкой он оставил меня на минутку со своими двоюродными сестрами и с какими-то двумя незнакомыми мне юношами. Я не знала, что сказать. Было совсем не весело. В белом зеркале мое отражение выглядело до невозможного невзрачно среди веселой пестроты окружавших его летних платьев. Совершенно серьезная среди безудержного веселья, я показалась себе даже, пожалуй, смешной.
Понс исчез из поля моего зрения. А когда зазвучал медленный фокс, я оказалась совсем одна; стояла у окна и глядела, как танцуют другие.
Музыка смолкла, вокруг жужжали разговоры, а за мной так никто и не пришел. Вдруг я услышала голос Итурдиаги и быстро обернулась. Гаспар восседал среди девочек, излагая им какие-то планы и объясняя свои проекты на будущее.
— Сегодня эта скала неприступна, — говорил он, — но я построю фуникулер… Мой замок будет воздвигнут на самой вершине. Я женюсь и буду круглый год жить в этой крепости только с любимой женой… Буду слушать лишь рев ветра, орлиный клекот да раскаты грома…
Итурдиагу перебила очень хорошенькая девчушка, слушавшая его разинув рот:
— Да этого же не может быть, Гаспар…
— Как это не может быть, сеньорита? У меня есть чертежи. Я говорил с архитекторами и инженерами! А ты мне будешь говорить, что этого не может быть?
— Да ведь не может быть, чтобы ты встретил такую женщину, которая согласилась бы жить с тобою там! Правда, Гаспар…
Итурдиага поднял брови и с меланхолической гордостью улыбнулся. Его широкие синие брюки ниспадали на туфли, сияющие как зеркало. Я подумала, не подойти ли мне к нему, потому что чувствовала себя несчастной и жаждала общения, как собачонка… Но в этот миг внимание мое отвлек чей-то голос, отчетливо произнесший его же имя позади меня, и я повернула голову. Окно было раскрыто, оно выходило в сад. Там, на одной из узких, залитых асфальтом дорожек, я увидела двух сеньоров, которые, по-видимому, гуляя, беседовали о делах. Один, огромный и толстый, чем-то напоминал Гаспара. Оживленно разговаривая, они ненадолго задержались неподалеку от окна.
— Но вы понимаете, сколько мы можем заработать на войне в этом случае? Миллионы, миллионы! Это вам, Итурдиага, не детские игрушки!..