Под конец он стал упрекать меня, в отчаянии от того, что я якобы «отдалась на милость такого бандита»… Это было уж слишком, и мне ничего другого не оставалось, как начать со всем пылом защищать Романа. С тобой такого не случалось? Говоришь, говоришь, а потом так запутаешься в собственных словах, что вдруг обнаруживаешь, что тебе уже не выбраться?.. Мы с Хайме расстались в тот день, уже ни на что не надеясь… Он уехал из Барселоны. Ты знала?
— Да.
— Может, он думает, что я напишу ему? Как по-твоему?
— Конечно, он так думает.
Эна улыбнулась и прислонила голову к стене. Она устала.
— Я столько тебе всего нарассказала, Андрея, верно? Столько… Ты мной по горло сыта?
— Ты мне еще самого главного не сказала… Ты мне не сказала, почему ты сегодня оказалась в комнате у моего дяди, если у тебя все с ним было кончено еще в канун Иванова дня…
Не отвечая, Эна смотрела на улицу. Буря стихла, но небо было еще неспокойное, все в желтых и бурых разводах. Вдоль тротуаров бежала вода, ее поглощали сточные канавы.
— А не двинуться ли нам, Андрея?
Мы пошли вниз, держась за руки.
— Сегодня, — сказал Эна, — я пошла ва-банк. Он написал мне несколько строк о том, что у него остались кое-какие мои вещи и что он хотел бы их вернуть… Я поняла: легко он меня в покое не оставит. Тут я вспомнила свою мать, и мне пришло в голову, что я должна решиться и пойти, иначе я так всю жизнь и проведу, избегая Романа… Вот тогда-то я и придумала вооружиться в моей борьбе с Романом разысканиями Хайме. С этой единственной гарантией моей безопасности я и пошла. Считала, что встречусь с ним в последний раз… Ты не думай, что я не боялась. Я была вконец перепугана, когда ты пришла. Я была перепугана и раскаивалась в своем порыве… Потому что Роман сумасшедший… Я думаю, что он сумасшедший… Когда ты постучала, у меня уже подкашивались ноги, на таком пределе были нервы.
Эна остановилась посреди улицы и стала смотреть на меня. Только что зажглись фонари, огни их горели на черной мостовой. Омытые дождем деревья крепко пахли зеленью.
— Понимаешь, Андрея, понимаешь, почему я ничего не могла сказать тебе и даже стала издеваться над тобой на лестнице? Эти мгновения оказались как бы вычеркнутыми из моего существования. Придя в себя и поняв, что это я и есть Эна, я побежала вниз по улице Арибау, чтобы разыскать тебя. Повернув за угол, я наконец тебя увидела. Ты прижалась к ограде университетского сада, маленькая, потерянная, а над тобой расстилалось это предгрозовое небо… Такой я тебя увидела.
Пока Эна еще не уехала на северное побережье на каникулы, мы опять ездили за город втроем — она, Хайме и я, как весной, в те чудесные дни. Однако я была уже не та. С каждым днем голова у меня болела все чаще, чувствовала я себя какой-то размякшей, и глаза мои увлажнялись по любому поводу. Даже такая простая радость — растянуться под безоблачным небом на песке подле своих друзей, казавшаяся мне пределом счастья, ускользала от меня иногда, затуманенная неясной, похожей на сон, игрой воображения. Голубые дали жужжали у меня в черепе, как оводы, заставляя закрывать глаза. Приподняв веки, я сквозь ветки рожковых деревьев видела горячий небосвод, пронзаемый птичьим криком. Мне казалось, что прошли века с тех пор, как я умерла, а тело мое, распавшееся на мельчайшие частицы, развеяли над бескрайними морями и горами — такой растраченной, невесомой, неверной казалась мне моя плоть и кровь… Случалось, я ловила у себя на лице беспокойный взгляд Эны.
— И как это ты столько спишь? Боюсь, ты очень ослабела.
Это нежное участие ко мне тоже должно было скоро кончиться. Через несколько дней Эна уезжала, а после летних каникул уже не собиралась возвращаться в Барселону. Семья ее хотела переехать прямо из Сан-Себастьяна в Мадрид. Начнутся снова занятия, думала я, и снова я окажусь в таком же духовном одиночестве, как в прошлом году. Только теперь ноша воспоминаний куда тяжелее давила мне на плечи. Давила и угнетала меня.
В тот день, когда я пришла проститься с Эной, я почувствовала себя совсем сломленной. Эна появилась среди вокзального шума и гама в толпе своих светловолосых братьев, подгоняемая матерью, которую словно охватила предотъездная лихорадка, так торопилась она скорее уехать. Эна повисла у меня на шее и несколько раз поцеловала. Глаза мне застлали слезы. На душе было тяжело.
— Мы очень скоро увидимся, Андрея, — сказала она мне на ухо. — Положись на меня.
Я подумала, что она вернется, может быть, скоро в Барселону, уже выйдя замуж за Хайме.