До сих пор ничто не указывало на то, что Пьер Антон самый умный из нас, но тут мы вдруг это поняли. Что-то такое он нащупал. Хотя мы и не осмеливались в этом признаться. Ни родителям, ни учителям, ни друг другу. Даже себе. Мы не хотели жить в мире, о котором говорил Пьер Антон. Мы должны чего-то достичь, кем-то стать.
Улыбающаяся дверь, ведущая наружу, не искушала нас.
Ни капли. Абсолютно!
Вот мы это и придумали. «Мы» — может, слегка и преувеличено, ведь на самом деле на мысль нас навел Пьер Антон.
Это произошло однажды утром, после того как две твердые сливы одна за другой попали в голову Софи и она ужасно рассердилась на Пьера Антона, потому что он так и сидел на том дереве, лишая нас присутствия духа.
— Ты просто торчишь там и пялишься перед собой. Думаешь, так лучше? — закричала Софи.
— Я не пялюсь перед собой, — спокойно ответил Пьер Антон. — Я смотрю на небо и упражняюсь в ничегонеделании.
— Нет, пялишься, тупо пялишься! — в ярости заорала Софи и швырнула палку в сливовое дерево и Пьера Антона, но та приземлилась гораздо ниже — на изгородь.
Пьер Антон засмеялся и закричал так, что слышно было даже в школе:
— Если на что-то стоит сердиться, значит, чему-то стоит радоваться. Если чему-то стоит радоваться, что-то имеет смысл. А это не так! — И завопил еще громче: — Скоро все вы умрете, вас забудут, вы превратитесь в ничто, так что начинайте готовиться прямо сейчас!
Вот тут мы и поняли, что нужно снять Пьера Антона с этой сливы.
III
У сливы много веток.
Много длинных веток.
Слишком много слишком длинных веток.
Школа в Тэринге была большая, двухэтажная, из серого бетона, прямоугольная. В целом очень уродливая, но мало кто из нас успевал об этом задумываться, особенно теперь, когда все время мы тратили на то, чтобы не задумываться о словах Пьера Антона.
И все же тем вторничным утром, через восемь дней после начала учебного года уродство школы вдруг настигло нас, словно целая пригоршня горьких слив Пьера Антона.
Я вошла через ворота вместе с Ян-Йоханом и Софи на школьный двор, за нами следовали Рикке-Урсула и Герда, мы завернули за угол и, увидев здание, вдруг замолчали. Каким образом — объяснить сложно, но Пьер Антон будто заставил нас приглядеться. Словно ничто, о котором он кричал, сидя на сливе, обогнало нас и пришло первым.
Здание было таким серым, уродливым и несуразным, что у меня едва ли не перехватило дыхание; казалось, словно школа — это жизнь, а жизнь не должна быть такой, но таковой являлась. У меня возникло неукротимое желание побежать на Тэрингвай, 25, залезть к Пьеру Антону на сливу и смотреть в небо, пока я не стану частью этого наружного ничто и больше никогда ни о чем не буду думать. Но ведь я должна чего-то достичь, да еще кем-то стать, поэтому никуда я не побежала, а просто отвернулась и сжала руки так сильно, что ногти больно вонзились в кожу.
Улыбающаяся дверь, откройся, закройся!
Ни у одной меня возникло ощущение, что слышится зов откуда-то снаружи.
— Нам нужно что-то сделать, — тихо прошептал Ян-Йохан, чтобы идущие чуть поодаль ребята из параллельного класса нас не услышали. Ян-Йохан играл на гитаре и пел песни «Битлз», да так, что разницы между ним и оригиналом почти не было.
— Да, — прошептала Рикке-Урсула, которая, как я подозревала, слегка втюрилась в Ян-Йохана.
Герда тут же фыркнула и ткнула локтем — в воздух, так как Рикке-Урсула уже ушла вперед.
— С чем сделать? — прошептала я и ускорилась, потому что ребята из параллельного класса оказались на опасном расстоянии: среди них были задиры, которые не упускали возможности пошвыряться в девчонок резинками и сухим горохом, и такая возможность могла им представиться в любой момент.
Ян-Йохан на математике пустил по рядам записку, и после уроков наш класс собрался на футбольном поле. Пришли все, кроме Хенрика, потому что Хенрик — сын учителя биологии, а рисковать было нельзя.
Стояли очень долго, болтая о разном и притворяясь, что не думаем все об одном и том же. Но в конце концов Ян-Йохан расправил плечи и несколько торжественно заявил, что мы должны внимательно его выслушать.
— Так больше не может продолжаться, — начал он речь и так же ее и закончил, коротко изложив то, что мы и так знали: больше нельзя делать вид, что смысл есть, пока Пьер Антон сидит на сливе и кричит, что никакого смысла нет.
Мы только пошли в седьмой класс, но шагали в ногу со временем и имели достаточно жизненного опыта, чтобы понять: в этом мире важно не то, что есть на самом деле, гораздо важнее, как все выглядит. Во всяком случае главное — достичь чего-то, что походило бы на что-то. Мы как-то слабо и неотчетливо понимали, что представляет из себя это что-то, но, во всяком случае, оно не заключалось в том, чтобы сидеть на дереве и бросаться с него сливами.