Немного поспорив, кто чем займется, мы наконец приступили к уборке.
Фредерик и Благочестивый Кай собирали фантики. Себастьян, Оле и Большой Ханс таскали древесину в конец лесопилки, где лежали остальные пиломатериалы. Майкен, Элиса и Герда ползали повсюду, сбивая паутину. Дама Вернер, Лаура, Анна-Ли и Подлиза Хенрик смыли с окон столько грязи, сколько смогли, а Деннис выбил остатки разбитых стекол, так что зазубренные осколки больше не портили вид. Мы с Рикке-Урсулой по очереди разравнивали опилки граблями, позаимствованными у Софи. Теперь они равномерно покрывали пол аккуратными бороздками. На заброшенной лесопилке стало вполне прилично.
Но кое с чем ничего поделать было нельзя: от кучи смысла стал исходить не очень приятный запах.
Не очень приятный. Неприятный. Отвратительный.
Отчасти он возник из-за экскрементов, оставленных Золушкой на «Иисусе на Кресте» из розового дерева, а еще из-за мух, которые начали роиться вокруг головы и тела Золушки. От гробика малыша Эмиля тоже исходил очень неприятный душок.
В связи с этим я вспомнила о том, что недавно выкрикивал Пьер Антон.
— Плохой запах так же хорош, как хороший! — У него не было слив, чтобы швыряться, и вместо этого он бил ладонью по ветке, на которой сидел, словно аккомпанируя своим словам. — Пахнет гниль. Но когда что-то гниет, оно постепенно превращается в нечто новое. И это новое пахнет хорошо. Поэтому никакой разницы между плохим или хорошим запахом нет, это просто часть вечного хоровода жизни.
Я ему ничего не ответила, Рикке-Урсула и Майкен, которые шли рядом, тоже. Мы просто слегка пригнулись и поспешили в школу, ни словом не обмолвившись о том, что кричал Пьер Антон.
Теперь, стоя, зажав нос, в прибранной лесопилке, я вдруг поняла, что он был прав: то, что пахло хорошо, вскоре превращалось в нечто, что пахло плохо. А то, что пахло плохо, постепенно становилось тем, что пахло хорошо. А еще я поняла, что предпочитаю хорошие запахи, а не плохие. Но как это все объяснить Пьеру Антону, я не знала!
Наконец пришло время покончить со смыслом.
Время! Пора! Пробил час!
Было уже не так весело, как раньше.
По крайней мере, для Ян-Йохана.
Он начал ныть уже в пятницу, когда мы убирались, и не прекратил даже после того, как Оле велел ему умолкнуть.
— Я все расскажу, — ответил Ян-Йохан.
Стало тихо.
— Не расскажешь, — холодно произнесла Софи, но на Ян-Йохана это не подействовало.
— Я все расскажу, — повторил он. — Расскажу! Расскажу! Расскажу! — не унимался он, словно исполнял песню без мелодии.
Ян-Йохан собирался пожаловаться и рассказать, что история, которую мы выдумали для его родителей, чистая ложь. Что это неправда, будто он просто нашел пропавший нож отца и отрезал палец, когда пытался выдернуть его из столба, в который тот был воткнут.
Слушать его нытье не было сил, так что Оле крикнул Ян-Йохану, чтобы тот заткнулся или он ему врежет. Но даже это не помогло. Так что Оле пришлось врезать, но тогда нытье перешло в громкий вой, который продолжался до тех пор, пока Ричард с Деннисом не схватили Оле, сказав, что уже достаточно. В конце концов мы отправили Ян-Йохана домой, предупредив, что он должен прийти завтра в час дня.
— Если не придешь, получишь еще! — прокричал ему вслед Оле.
— Нет, — сказала Софи, качая головой. — Если не придешь, мы отрежем всю руку.
Мы переглянулись. Никто не сомневался, что Софи говорила на полном серьезе. Ян-Йохан тоже. Он склонил голову и бросился со всех ног прочь с лесопилки.
В субботу без десяти час Ян-Йохан вернулся.
В этот раз он не бежал, а медленно направлялся к лесопилке, еле передвигая ноги. Я в курсе, потому что мы с Оле ждали в конце улицы, ежась от ледяного ветра и глубоко засунув руки в карманы. Если бы он не явился сам, мы бы пошли за ним.
Ян-Йохан начал ныть, как только нас увидел. Я вспомнила упорное молчание Софи во время истории с невинностью и сказала, чтобы Ян-Йохан заткнулся и взял себя в руки.
Трус! Размазня! Яна-Йохана!
Это не помогло.
Когда мы пришли на лесопилку, причитания Ян-Йохана только усилились, так как он увидел нож, воткнутый в доску, лежавшую на кóзлах, где ему должны были «гильотинировать» палец. Дама Вернер подсказал нам это великолепное слово, обозначавшее то, что должно было произойти. Ян-Йохану было наплевать. Он нелепо голосил, и было невозможно распознать слова, в которые складывались звуки в его исполнении. Но кое-что мы поняли.