— Да, заткнись-ка, Софи! — произнес Ян-Йохан.
— Заткнись! — подхватили Элиса, Хуссейн, Рикке-Урсула, Благочестивый Кай и другие.
Но Софи не заткнулась. Наоборот. Софи принялась вопить еще громче.
— Ничто! — орала она. — Ничто! Ничто! Ничто!
Она все вопила и вопила. Она кричала так громко и пронзительно, что в ушах звенело и пронимало аж до самых костей. Но что самое ужасное — с этим криком все словно стало разваливаться на части. Словно куча смысла действительно больше ничего не значила, а вместе с ней и все остальное утратило смысл.
Весна, лето, осень, зима, радость, печаль, любовь, ненависть, рождение, жизнь, смерть.
Все одинаково.
Одинаковый. Один. Ничто.
Не только я это осознала.
Но с этим прозрением пришло ощущение, словно в нас вселился сам дьявол.
Хуссейн набросился на Рикке-Урсулу за то, что та попросила принести молитвенный коврик. Большой Ханс пнул Хуссейна в качестве спасибо за велосипед. Элиса стала царапать и изо всех сил кусать Оле, но тут ей врезала Рикке-Урсула, а Софи обрушилась на Большого Ханса и принялась таскать его за волосы и выдрала, по моим наблюдениям, приличный клок. Ян-Йохан бросился на Софи и стал ее колошматить. Благочестивый Кай пришел на подмогу, потому что именно Софи подала идею с «Иисусом на Кресте» из розового дерева. Фредерик дал Майкен пощечину, и вскоре они уже катались повсюду в опилках, но затем Майкен вырвалась, так как Дама Вернер ударил Фредерика ногой между ребер. Майкен теперь накинулась на Герду, а Даму Вернера сбила с ног Анна-Ли прямо перед тем, как Крошка Ингрид треснула ей по голове своим старым костылем. Хенрик схватил другой костыль и повалил Крошку Ингрид наземь.
Больше я ничего не увидела, так как Герда сзади прыгнула мне на спину, я опрокинулась, Герда набросилась сверху, и мы стали кататься в опилках среди остальных. Кулаки были не очень тренированными, но били жестко. Я вцепилась в волосы Герды, а она в мои. Затем Герда схватила меня за сережку и изо всех сил потянула, так что я заорала от боли. Неожиданно оказавшись с серьгой в руке, она удивилась, поэтому мне удалось сбросить ее с себя и вскочить на ноги. Я взялась за ухо, и рука стала влажной от мерзкой теплой крови. В хаосе сражающихся тел мой взгляд выхватил еще больше крови, которая текла по лицам моих одноклассников, постепенно окрашивая пятнами опилки и цементный пол под ними.
Казалось, мы хотели друг друга убить.
Тут я поняла, что нужно привести Пьера Антона.
Мне удалось сбросить с себя Герду, которая вцепилась в мои голени. С трудом миновав потасовку, я выбежала на улицу и помчалась по дороге.
Я неслась что было сил.
Бежала, как никогда прежде. Я задыхалась, в боку кололо, горло пересохло, ноги болели, но я не останавливалась. Я не знала, что сказать Пьеру Антону, чтобы он пошел со мной на лесопилку. Единственное, что я знала, — мне нужно, мне придется, мне просто необходимо привести его туда.
Пьер Антон сидел на ветке сливового дерева, уставившись в пустоту.
Издалека я разглядела его синий свитер среди набухших светло-зеленых почек. Добежав до самого дерева, я резко остановилась на тротуаре и поначалу не могла выговорить ни слова, так как была в состоянии только кашлять, отплевываться и хватать ртом воздух, который слишком неохотно заполнял легкие. Пьер Антон смотрел на мои усилия удивленно, но не переставая забавляться.
— Чем обязан такой честью, Агнес? — приветливо спросил он, едва сдерживая смех.
Я проигнорировала насмешку.
— Софи сошла с ума, — выдавила я из себя, как только отдышалась. — Они все взбесились. Ты должен прийти.
Я хотела сказать что-то еще, чтобы убедить его, хотя и не знала, что именно. Но Пьер Антон, не говоря ни слова, соскользнул со своей ветки, на мгновение повис на руках, а затем спикировал на траву. Исчезнув во дворе, он быстро вернулся на старом мужском велосипеде и так рванул вперед, что у меня не было ни единого шанса его догнать.
Когда я добралась до лесопилки, старый велосипед Пьера Антона валялся на обочине. Его самого нигде не было видно. Стояла мертвая тишина.
Я осторожно открыла дверь и вошла внутрь.
Перед глазами предстало ужасное зрелище.
Седьмой А стоял полукругом перед Пьером Антоном.
Носы сломаны, брови рассечены, зубов не хватает, опухшие губы разбиты, под глазами фингалы, одно ухо наполовину оторвано. Некоторые, казалось, едва держались на ногах. Все были перепачканы кровью и покрыты опилками. Но не это привлекло мое внимание. То, что я разглядела, — ненависть.
Ненависть. Больше ненависти. Все против всех.