Никогда не знаешь, какой припасла она сюрприз для тебя.
Прошло несколько недель с тех пор, как мы вернулись из Парижа. За это время все в некотором смысле изменилось, Юлька вызывает у меня подозрения и смятение, оттого, как она себя ведет. Я действительно не понимаю, что происходит, но все это кажется мне странным, она ведет себя, как настоящий лисенок, как хитрая лиса. Смотрит в упор, проводит рукой по плечу, а потом смеется, как ненормальная, будто дразнит меня. Мне не ясно, почему это происходит, непонятно почему я так реагирую. Создается впечатление, что мое воображение сыграло злую шутку с реальностью, но воображение тут не причем, она делает это сама, потому что ей так хочется. А чего конкретно она от меня добивается, я не знаю, да и вряд ли узнаю, как обычно это бывает. Прошло несколько мучительных недель после Парижа, и она заставляет меня чувствовать себя неуютно, сжиматься в комок, когда она вновь и вновь начинает играть со мной. Иногда это выглядит слишком вызывающе, но я все еще не могу позволить себе поговорить серьезно об этом, ведь если я начну разговаривать, то это значило бы то, что все заходит слишком далеко. Может, она сама прекратит это? Хотя я глубоко в этом сомневаюсь. Так или иначе, общаться мы стали хуже, если не считать глупых и ненужных ужимок, когда у нее прет гиперсексуальность из всех щелей. Мы стали хуже общаться, и это факт, она все еще спорила с Борисом по каким-то глобальным и мелким делам, и это выводило из себя не только ее, но и меня, и тем более Борю. Все катилось к черту, а она, извиваясь, как змея, под своими муками, продолжала издеваться надо мной, заводить плоть, заставляла закипать кровь, а потом смеялась, как сумасшедшая. Чувствуя, как наши самые искренние отношения на земле катятся к черту, она все же снизошла и в один из дней позвала меня на небольшую прогулку.
Мы ехали ко мне домой по ночной Москве, проезжая витрины магазинов, которые ярко светили, и при огромной скорости эти огоньки превращались в светящуюся пыль. Юлька включила негромко какой-то диск и время от времени о чем-то говорила, а я отвечала ей. За последнее время столько всего изменилось, что я едва ли могу представить, что ждет нас впереди, но еще больше я боюсь смотреть назад, в прошлое, цепляясь за нить надежды, что все будет так, как прежде. Но ничего не будет. Никогда, и ничего уж тут не поделаешь. В любом случае, сегодня она была веселой и доброй, все так же искренне улыбалась, как много лет назад. Время от времени она отворачивалась от дороги и смотрела на меня, улыбаясь и рассказывая что-то, а я все время поправляла ее и указывала на то, что нужно следить за дорогой, что еще больше смешило ее. Ласково перебирая все темы, она плавно подошла сама к той, которою я больше всего боялась весь вечер. Которую я больше всего боялась вообще. «Помнишь, мы с тобой сидели на крыше, провожая закат? Господи, как же давно это было, мы еще Ване звонили, и он что-то говорил нам. И мы смеялись. А помнишь Ванькину квартиру? Здорово в ней было. Ведь правда же здорово! Да, Ленок?», – говорила она, лучезарно улыбаясь, будто воспоминания ничуть не терзали ее сердце. «Правда», – шепчу в ответ ей я, боясь потонуть в бесконечных воспоминаниях. Она взяла меня за руку, гладя пальчиками мою ладонь, словно успокаивая меня. «Все же хорошо, милая», – уверяет меня она, – «А помнишь Токио Дом? Сколько же там было японцев, ты помнишь? С ума сойти можно, никогда не забуду тот концерт…». «Я помню», – бормочу я, отворачиваясь к окну. «А после концерта… мы…», – я сильно сжала ее руку и вспыхнула. Щеки залил алый румянец, внутри все заныло, а сердце подскочило к горлу. «Ленок, я так люблю тебя…», – шепчет она мне, гладя по ноге, внутри у меня все сжимается от напряжения и волнения. «Не говори мне это, пожалуйста», – молю я сквозь подходящие слезы обиды, зная, как не искренне это звучит, даже зазубрено, выучено для всех журналистов, папарацци, для всех, кроме меня! Она резко тормозит. Оказывается, мы уже у моего дома. «Мне пора», – говорю я, пытаясь открыть дверь, но она заперта, – «Юль, хватит дурачиться!». Она обижено смотрит на меня, как побитый щенок: «Не уходи, пожалуйста, побудь еще немного со мной», – ее рука плавно гладит мою ногу, скользя по икрам, коленке, бедру, заходя во внутреннюю часть ноги. «Ну, о чем ты хочешь поговорить?» – складываю руки я, поворачиваясь к ней. «Разве ты не знаешь?», – смеется она, как много лет назад, когда пыталась соблазнять меня, впрочем, ее навык совсем не пропал, скорее, отточился, стал более проникновенным, а ее прикосновения еще горячей, – «Пожалуйста, Ленок…», руки ползут выше по руке, поглаживая плечо, несколькими пальчиками она осторожно скользит по шее, заставляя меня мелко дрожать. «Юля, прекрати, что ты делаешь?», – легко отстраняюсь я от нее, вновь пытаясь открыть дверь, – «Зачем…? Зачем ты это все делаешь?». «Ты, наверное, подумаешь, что я полная идиотка, но я так хочу вспомнить каково это… я так скучаю по тебе… по твоим рукам, по твоим губам, по твоему телу…», – она уставилась на мои губы, повторяя эти слова, как зазубренную фразу, – «Неужели ты ни капельки не скучаешь по мне?». «Скучаю, но не в том смысле», – объясняю я ей, чувствуя ее горячие руки на своей груди, пытаюсь противостоять ей. Что-то слабо выходит. Нет, так нельзя, это все неправильно! Так не должно быть, во всяком случае, сейчас, она опять обманывает меня, пользуясь моей искренностью. «Это все неправильно», – говорю я Юльке, отпихивая ее руки, борясь с желанием опять прижать их к себе. Во мне борются два чувства: безумная любовь к ней, страсть, нежность и правильность, логичность. «Да ладно, а раньше для тебя это тоже неправильным было? Неужели ты и в правду так изменилась?» – в конце она заметно грустнеет, при этом охотно убирает мои руки на свою грудь, – «Или тебе это неприятно?». Странно, но под своей ладонью я чувствую, как колотится ее сердце. Пусть я не верю ее словам, ее мимике, – все это четко отрепетированная работа, но ее сердце – единственное, чему я могу доверять. В один момент она обхватывает мою шею, притягивая чуть ближе к себе, и сама поддается вперед. Ее руки перемешаются на мои щеки, она смотрит в мои глаза, ища там невыносимую боль от чего-то, щемящую нежность, преданность до последнего вздоха…
И находит все это…
Ненавижу себя за это! Ненавижу!
Она томно выдыхает мне в губы, обдавая мой рот жарким дыханием. Слышу, как она беззвучно кричит – поцелуй меня. Слышу, как колотится мое сердце. Слышу, как в ответ стучит ее. Чувствую, как внутри все сжимается, предательски сжимается, не давая мне сопротивляться ей. Черт возьми. Почему все так? Ее пальцы поглаживают мое лицо, она облизывает пересохшие от волнения губы и все еще пытливо смотрит на меня из-под челки. Чувствую затянувшуюся паузу, не встречая сопротивления, она придвигается еще ближе ко мне, так, что наши носы и лбы сталкиваются, ее губы замирают в миллиметре от моих губ. Затем мягко прикасаются к ним, якобы не требуя продолжения. И я, чувствуя самую садящую боль в сердце, в очередной раз, в очередной тысячный раз, отдаюсь ей, приоткрывая свои губы навстречу. И уже голоса протеста внутри себя я почти не слышу. Только ее влажные губы на моих губах, нежные, осторожные, будто все происходит в первый раз…
Или в последний…
Чувствую, что ее дыхание отпечатывается на моих губах чаще и прерывистей, но она все еще нежно сминает мои губы под своими. Затем неожиданно отстраняется от меня. Я растеряно наблюдая за ней, тяжело дыша, так же, как и она. И сама… я сама поддаюсь вперед, навстречу к ней! Она притягивает меня к себе за секунду, запуская язык в мой рот, тут же сталкиваясь с моим языком. Сердце вот-вот вылетит из груди. Что же я делаю? Юля ловко перебирается ко мне на колени, обняв меня одной рукой за шею, а другой – поглаживая мои волосы. Когда ее губы оставляют мои в покое, она целует меня в носик, щеки, подборок, не упуская ни миллиметра, затем спускается к шее, заставляя меня волноваться еще больше. Ее руки мягко опускаются на грудь, уверенно массируя ее. Затем они тянутся еще ниже, я было хотела что-то сказать, но она накрыла мой рот поцелуем, проникая рукой под юбку. Ее вдохи стали более хриплыми, а движения более резкими. Я вцепилась рукой в ее плечо, откидывая голову назад. «Не молчи, умоляю… пожалуйста, милая…», – извивалась она, доставляя мне наивысшее удовольствием. Сняв лямку топика, она оттянула лифчик вниз, касаясь языком соска. Когда она оторвалась, мои руки, не слушаясь меня саму, неловко потянулись к ней, обняли шею, чувствуя под собой напрягшуюся шею. Пальчики аккуратно скользят вверх, путаясь в волосах. Она сейчас так близко, что я не хочу ее отпускать. Жаркое, хриплое дыхание обдавало рот, заставляя сходить с ума. Я осторожно наклонилась к ней, мягко скользя языком вниз по шее, отпечатывая горячие, влажные губы на ее смуглой коже. Затем перешла чуть ниже, целуя раскрепощенные ключицы. И вот она уже сама руками наклоняет мою голову ниже, откидывается на бардачок, закусывая губу. Я приподнимаю ее футболку, едва касаясь кончиками пальцев плоского живота, заставляя ее дрожать, пальцы находят под тканью возбужденную до предела грудь. Язык присоединяется к рукам. Она тихонько постанывает, повторяя мне, как любит меня, как скучает, говорит мне: «Моя дорогая… моя сладкая, любимая девочка…». Мои ресницы плотно закрыты, только язык делает круги почета вокруг ее шоколадного соска, мягко прикусываю его. Сама она, постанывая от удовольствия, доставляла мне не меньшее блаженство, и когда девчонка сама задрожала, а ее рука, чувствуя под собой пульсирующую плоть, сделала еще несколько движений, из моей груди вырвался громкий продолжительный стон блаженства. Мягко обмякнув в моих объятиях, как маленький ребенок, она уткнулась носом мне в шею, обнимая меня. Я легонько гладила ее по голове, закрыв глаза, чтобы не заплакать. Она смотрит на меня самыми искренними глазами, растеряно целуя меня в уголок губ, и уже хочет что-то сказать, что не дает так ей покоя, но в этот момент сигналит соседская машина…