— Алек. Вы спасли нас, Алек, — она тихо-тихо говорит то, что носила в себе долгие годы. С детства, с конца войны, с той встречи с ее героями. — Невозможно спасти всех, но то, что вы сделали, — ты не представляешь, насколько это невероятно, какой это подвиг.
— Тебя не было там, Марина.
— Да, но, если бы там не было тебя — меня бы сейчас не было здесь.
Он горько улыбается и пристально на нее смотрит.
— А почему ты думаешь, Марина, что меня ЭТО волнует?
И слова теряют смысл.
***
Руки дрожат. Она касается холодного стекла, обводит пальцами контур собственного лица, на которое накладывается другое. Более полное, с явными следами возраста. Родное.
— Мамочка… — еле слышный шепот.
Пальцы сжимаются в кулак. Лицо разлетается с осколками зеркала, падает на пол с хрустальным перезвоном, в которой ей слышится грохот взрывов. Она кричит.
Его руки обхватывают, удерживают, прижимают. Она брыкается и дерется, долго, отчаянно, пока не обмякает в его объятиях, слыша частый стук чужого сердца.
— Почему они? Почему не я?
— Потому что я в тебя верю? — иронично.
И она смеется.
***
Скай думал, что будет ждать полетов, мечтать о них, думать о них, с внутренней дрожью и волнением ждать моментов, когда можно взмыть в небо и не думать ни о чем, потому что мир безнадежно далеко внизу, вместе со всеми его проблемами, радостями и печалями. Он почти угадал — действительно и ждал, и мечтал, и думал. Но не полетов, а Алека, который после того его королевского подарка взял за правило встречать друга после «работы» и тащить то выпить, то перекусить. Иногда просто переброситься парой слов и посадить в служебную машину — время было не всегда — но приходил он неизменно. И улыбался, широко и безумия радостно, а Скай смотрел в сияющие глаза и ему хотелось плакать. Может, и к лучшему было — не видеть его, не говорить с ним, не знать толком, что происходит, ведь все эти годы он верил, что его сумасшествие закончилось вместе с войной. «Неужели это конец?» — написали они оба тогда вместо желаний, вот только Скай вкладывал в эти слова надежду. А Алек? Раньше он был уверен, что тоже. Сейчас — нет, уже нет. Слишком невменяемым было его счастье от этого подаренного полета, слишком многое и многих потерял его друг с концом войны.
Алек тогда благодарил и порывисто стискивал его в объятиях, а Скай пытался улыбаться и не вспоминать, как все закончилось и все началось, но память решала за него. Образы, чужие лица всплывали перед глазами, ему слышались приглушенные голоса. Алек отпустил, и он обнял его сам. За плечи, утаскивая к выходу, к лифту, чтобы вырваться из плена этих серых стен и своих воспоминаний. Он чуть было не заблудился в лабиринте коридоров, но тут уже влез Алый, провел другой дорогой и к другим дверям. Сейчас он шел туда сам — Алек написал и предупредил, что опаздывает. Кабинет с черной дверью был неприлично мал, а может, просто слишком заставлен мебелью. Диван, разложенный, причем. Шкаф, стол, терминал, второй терминал. На подоконнике планшеты, разобранные и нет, на полу беспорядочно рассыпаны запчасти.
— Привет. Дай мне пару минут, — выдохнул Алек, поднимаясь из-за стола, и скрылся за неприметной дверью рядом с шкафом.
Скай кивнул ему в спину, неуверенно огляделся, но даже присесть не успел — друг уже вернулся. В футболке и не менее потертых, чем его собственные, джинсах, которые он застегивал на ходу. Больше всего отчего-то смешили армейские берцы, зашнурованные не до конца, стоптанные и потасканные.
— Им лет-то сколько, — кивнул на ботинки Скай.
Алек засмеялся.
— На свои посмотри, — подмигнул он.
Кроме как смутиться, вроде бы, ничего не оставалось, но Скай потер шею и фыркнул, надменно задрав нос.
— Это винтаж, во!
— Тебя наебали, милый, в лучшем случае антиквариат, — Алек застегнул на запястье массивную вязанку браслетов и набросил куртку на плечо. — Пошли, — он шагнул к выходу.
Скай послушно пошел следом, стараясь не думать о том, что это уже было. И это слово-приказ, и шаркающие шаги впереди и тонкая, хрупкая шея с прилипшими к ней, темными от пота волосами. Только, тогда ничего не оттягивало запястья и полны они были надежд, а не глухого, беспросветного отчаяния.
Куда идти — они не обсуждали и не сговаривались, ноги сами привели на место, где когда-то все кончилось и все началось. Только закат сегодня был не таким кровавым, как тогда, но Скай все равно замер посреди Манежной, глядя вдаль и вспоминая это небо в конце самого первого парада победа, когда по белым маскам скользили тревожные красные тени, а они были безобразно трезвы и абсолютно растеряны. Тогда их било молотком по голове осознание того, что война кончилась. Навсегда и совсем кончилась, и непонятно — что делать дальше.
Они еще желания загадывали и жгли бумажки с ними в вечном огне — символе совсем другой победы, но это было позже, когда уже стемнело, а на небосклоне зажглись первые звезды. Скай покосился на ворота, ведущие в Александровский сад, потом на Алека, задумчиво глядящего вдаль — и отбросил мысль пройтись по «местам славы». Слишком равнодушным и пустым стало лицо друга, когда они приехали сюда. И как-то даже на людей свалить не получалось — не в метро ехали. Да и на улице никто не пялился, как на заказ. Хотя, дело-то, наверное, было в том, что вместе они похожи скорее на фриковатых подростков, чем на настоящих модификантов. Ну, Скай на подростка не очень тянул, но тощий Алый с неестественно белыми волосами выправлял впечатление. Великоватая куртка скрадывала мышцы, тонкие пальцы ничем не выдавали скрытой в его теле силы. Алек смазано улыбался, не задерживался ни на чем взглядом и непрерывно говорил: о работе, о жизни, об общих знакомых, тщательно, впрочем, следя за тем, чтобы не упоминать излишне известные прозвища. Замолчал он только на подходе к красной площади, тогда же улыбка пропала с его лица, а глаза стали, как иногда в присутствии Блэка — пустые, прозрачные, ничего не выражающие.
— Куда дальше? — спросил этот робот-Алек почти нормальным голосом, и Скай вздрогнул от неожиданности.
— Не знаю, — он пожал плечами и поежился от пронизывающего ветра. — Поищем, где посидеть?
Алек кивнул, не двигаясь с места. Правда, когда Скай пошел к переходу, послушно последовал за ним, вертя в руках початую пачку сигарет. Курение здесь было запрещено, друга, кажется, это расстраивало. И точно, едва они вышли из перехода, Алек выпустил в небо тонкую струйку дыма.
— Налево, прямо и направо через два перекрестка, — выдал он спустя пару затяжек и светло, по-мальчишески, улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд. — Там бар, в котором мы тогда сидели.
— Хочешь повторить?
Алек смерил его каким-то странным взглядом и криво улыбнулся.
— Торт хочу, — он затушил сигарету об ладонь. — И чай. Нажраться я и дома могу.
Скай кивнул и пошел по указанному маршруту, сдерживая желание спросить, где оно — его дома. Не так уж он и хотел знать ответ, а может, просто боялся его услышать. Несмотря на известность и успешность — за неимением лучших эпитетов — друг не выглядел счастливым. Усталым, задерганным в ноль, не выспавшимся. Каким угодно, но не счастливым.
Пока они пили чай, Алый снова улыбался и шутил, а Скай не мог отделаться от мысли, что вся эта жизнерадостность — только ради него. Но чай кончился, а вместо «дома» был следующий бар и что-то покрепче чая. Он не узнавал названий, молча пил все, что заказывал безумно и радостно улыбающийся друг, пытаясь удержать этот момент, ухватить его за хвост и не отпускать. Алек был живым, даже глаза искрились весельем, он еще никогда не видел его таким: ни на войне, ни — тем более — после.
Мысли в голове — сплошь непотребные. Он хотел набраться сил и смелости, чтобы спросить, по-настоящему спросить, у Алека, как он. И услышать настоящий ответ. Чтобы, наконец, узнать, как и за каким чертом, он оказался на этой проклятой войне. Но даже алкоголь не помогал. Ничего не помогало.