Что было бы, если бы мужчина — молодой еще, в общем-то, — не сжалился над притащившейся в военкомат девушкой? Что было бы, если бы не подмахнул прошение Алекса, не глядя, не оправдал Алого и не повысил в звании? А главное — были бы они? Здесь и сейчас, в этом донельзя вычурном зале, рядом с вдовой, которая стесняется рыдать и не может улыбаться. Скай прикрыл глаза, давя на корню слабую улыбку, наползающую на лицо от одних лишь мыслей о войне. Бред же, бред. Кем надо быть, чтобы реагировать на тот ад вот так?
— Скажите, вы рады?
Он дернулся от вопроса, не смог сдержаться, слишком уж тот вторил его неозвученным мыслям. То ли улыбку заметили, то ли он начал рассуждать вслух, забывшись. Но Блэк не смотрел на него осуждающе, вообще на него не смотрел, а пальцы вдовы до боли впились в руку.
— Простите, — выдавила она и замолчала, кусая губы.
— Вы рады, что, наконец, свободны? — повторил свой вопрос мальчишка-репортер, и Скай задохнулся от возмущения.
Не то что слов не было, он и мыслей-то подобрать не мог. Да, как вообще можно такое спросить, какое право он имеет…
— Вы… — она всхлипнула. — Я не понимаю…
— Вы молоды, красивы, он был стариком. К тому же военные, люди строгих правил. Скажите, он вас бил? Вы рады, что он умер?
Скай бы ударил его, правда. За это — ударил, за слезы в ее глазах, за частое и неровное дыхание от сдерживаемых рыданий. Он даже руку заносить начал, но на запястье легла ладонь Блека и обхватила, сжимая, останавливая, заставляя подумать головой. Голова, впрочем, с инстинктами была солидарна, но Влад все равно замер, пытаясь сдержать свой глупый порыв. Это не просто плохая пресса, это же…
— Закрой рот.
Вдова, наконец, отпустила его руку и обернулась, Скай обернулся вместе с ней, молясь, но понимая, что услышал верно, что этот голос, холодный и равнодушный, принадлежал именно Алому.
— У нас в стране свобода слова, знаете ли! Я репортер и имею право задавать даже самые неудобные вопросы!
Мальчик был смелым или глупым, а может, и то, и другое.
— Я сказал тебе замолчать, — Алек улыбался, подходя к ним, обнимая трясущуюся женщину, он улыбался так же, как в далеком прошлом с чужим ножом в руках. Светло и радостно. Смертельно. — Выметайся!
Не просьба — приказ. Журналисты шумели и сосредоточенно строчили в планшетах. Сенсация, мать ее. Блэк вцепился Алеку в предплечье, Скай заметил это краем глаза, но тот скинул его руку, раздраженным, привычным жестом.
— Вы ее любовник, да? Роман с женой командира за его спиной, вы давно вместе? Теперь вы сможете пожениться, вы рады? — мальчишка продолжал тараторить, подписывая себе приговор, и только Алек знал, смертный ли.
Скаю хотелось зажмуриться, чтобы не видеть этого, заткнуть уши, чтобы не слышать, но он смотрел, стоял и смотрел, как Алый улыбается еще шире, гладит вдову по волосам и отодвигает ее в сторону, шагая вперед. Он должен был остановить его, но лишь обнял слабо улыбающуюся женщину, глядя, как облитые белой в зеленых разводах тканью пальцы смыкаются на чужом горле и отрывают незадачливого журналиста от земли.
— Закрой свой рот, щенок. Убирайся отсюда. Иначе, честью клянусь, ты захлебнешься собственной кровью.
Мальчишка кулем упал на пол, Алек, обтерев ладонь о штаны, подал руку вдове и отвел ее в сторону, а Скай, наконец, выдохнул, и в воцарившейся с началом короткой и прочувствованной речи его друга тишине этот выдох прозвучал невозможно громко. Следом отмерли и все остальные, кто-то возмущенно шептал, кто-то помогал подняться потирающему шею глупому мальчишке, Блэк за что-то отчитывал Джейка. Скай не прислушивался ни к чему, глядя в угол, где женщина в черном, смеясь, рыдала на груди мужчины в мундире, с орденами и без маски на лице.
Защитить эту женщину — единственное, что они могли сделать для генерала. И даже это осмелился сделать только один из них. Что за ирония? Скай отмахнулся от пары отчаянных — особенно учитывая произошедшее — папарацци и пошел к Алеку, который, похоже, решил не возвращаться к своему месту в почетном карауле, но друг смылся раньше, чем он добрался до места назначения. Скай пытался поймать его раз за разом, хоть на пару слов, но Алек неизменно ускользал, оставляя ему своих собеседников, которые прямо-таки жаждали познакомиться с прославленным летчиком. Будто только что рядом с ними не был другой, не менее, к слову, прославленный.
Алый перестал убегать лишь к концу вечера, когда Скай и охотиться-то за ним перестал. Просто вдруг они оказались рядом в нестройной толпе внимающих речи Блэка, а после — какого-то чиновника, оставшегося безымянным. Он говорил, говорил и говорил, а на Ская волнами накатывала боль и глухая тоска. Он называл имена погибших, рассказывал истории из жизни, а Скай вспоминал другие истории и другие имена. Вспоминал людей, у которых не было похорон, у которых и могил-то не осталось, ничего не осталось, кроме памяти. Их памяти и их боли. Алек нащупал его ладонь и вцепился в нее, но Скай не почувствовал боли, только сжал в ответ чужие пальцы, слушая громкие и пафосные слова.
Родина его не забудет. Ха! Родина забыла их, Родина всех забыла. Сотни и тысячи жизней, тонны крови, ушедшей в землю, миллиарды безымянных жертв. Они победили — и все осталось в прошлом. Наверное, и им бы стоило, да не сложилось.
— Судьба — мерзкая сука, — задумчиво бросил Алек на выходе.
Улыбнулся вдове, саркастически поклонился Блэку.
И приложил к лицу белый пластиковый овал.
========== Глава 8 — Argumentum ad ignorantiam (Довод, рассчитанный на неосведомлённость собеседника) ==========
Память согревает человека изнутри, и в то же время рвет его на части.
(Харуки Мураками, «Кафка на пляже»)
Она действительно никуда не ушла. Он не удерживал, молчал. Ключи лежали на барной стойке, и Марина могла бы, наверное, просто взять их, открыть дверь и выйти. Убежать как можно дальше от этого места, этого человека и этих слов. Но она осталась, сама не зная почему. Позвонила маме, предупредила, что поживет у друга — Алек вздрогнул на этих словах — потом полезла в холодильник. Он улыбнулся, мягко отодвигая ее, и сам приготовил ужин, а потом сидел рядом и все также молча наблюдал как она ест.
Ни слова, ни единого слова он так и не произнес ни в тот день, ни вечером следующего, когда вернулся то ли с работы, то ли еще откуда. Готовил еду, уступил диван, выдал пару футболок — и ни единого слова. Она не возражала, впрочем, думала. Над его жестоким и честным вопросом. И правда, почему? Кто и когда сказал ей, с чего она вообще взяла, что все эти люди, убивая, умирая — думали о них? Кто-то и вспоминал, быть может, но все? Всегда?
Следующей ночью она долго лежала без сна, пытаясь представить себя на их месте. Что, если? Вот она, на войне. Вот умирает мама, умирают друзья и фронтовые и нет, умирают знакомые, родственники. Что ей до людей, которых она гипотетически может спасти? Какое они имеют значение?
«Никакого», — шепнул кто-то в голове, и Марина заплакала беззвучно, прикусывая подушку, чтобы не разбудить Алека. Тщетно: прохладная тяжелая рука легла на лоб. Он осторожно притянул ее к себе и обнял, усадил на колени, укачивая и успокаивая.
— Тише, девочка, тише.
— Ты… — она шмыгнула носом и вытерла глаза тыльной стороной ладони. — Ты был прав, извини.