— Я?
— Тебя и не должно это волновать. Я дура. Это мы должны просто быть вам благодарны, потому что несмотря ни на что — вы там остались. И победили. Не ради нас.
— Наивная, глупая девочка. — он улыбнулся. — Я рад, что ты живая.
— Ты человек, Алек, — она всхлипнула и снова вытерла слезы. — Кажется, мне не надо тебе помогать.
— Спасибо, милая.
Фраза опять отозвалась болью и отчаянной грустью где-то глубоко внутри.
— Будь счастлива, — еле слышно прошептала она и услышала тихий мужской смешок. — Нет, просто. Мне это сказал Алый, я в школе еще училась…
— Ага.
— Я серьезно!
Она шлепнула его по руке и встала, пошла за водой, но Алек опередил, налил в стакан, дождался пока она напьется и забрал его. Странно улыбнулся, глядя ей в глаза.
— Косички, розовая блузка и красная роза. Да, я помню.
— Я серьезно! Ты… — она осеклась и вдруг пошатнулась, хватаясь за барную стойку. — Ты — что?..
Алек улыбался, скупо и чуть печально, глаза мерцали в темноте.
— Я помню, Марина, — шепнул он и улыбнулся шире. — Можно не представляться заново, да?
Сознание она все-таки потеряла. Ненадолго вроде, но очнулась уже на диване. Алек сидел на полу рядом с кружкой кофе, и как он его делал, Марина не помнила.
— Алек?
Он повернулся и протянул ей вторую кружку:
— Будешь?
Марина кивнула. Села, забрала кофе, на автомате сделала пару глотков.
— Алек, ты… ты это… — мысли путались, заплетался язык.
«Я помню». Помнит, помнит… Розовая блузка, она же действительно была тогда розовой, и косички были, которые он безбожно ей растрепал. И роза. Безжалостно обломанная роза, приколотая к кителю орденом… Она вздрогнула и с трудом удержала кружку, глядя на алую звезду, небрежно брошенную на журнальный столик, мерцающую алыми бликами в свете луны. Алек проследил за ее взглядом и криво усмехнулся:
— Порой мне кажется, что этим орденом меня прокляли. Хотя, по сути, все самое плохое случилось много раньше, Марина.
«Ты еще можешь уйти, девочка».
Нет, не может.
— Когда? — тихо спрашивает она.
Алек улыбается и запрокидывает голову, глядя в потолок или в прошлое.
— Когда умер Алый…
***
— Ты изменилась, девочка, — он улыбается, и чужая улыбка вторит ему, словно кривое зеркало.
— Скучали?
— Надеялся.
— Надежда — очень глупое чувство.
— Или не изменилась.
Они смеются.
— Вы живы, — тихий голос, боль в нем такая густая, что ее можно черпать ложкой. — Хотя бы вы живы.
— Живых — больше, чем ты думаешь.
— Мертвых — больше, чем думаете вы.
Тишина.
***
С третьего дня поминок он ушел под утро, покачиваясь от выпитого и собирая собой все углы и выступы. Не вписался ни в один поворот. Прохожие ржали и качали головами, где-то на десятом предложении подвезти до Ская дошло, что браслеты остались лежать где-то в квартире вдовы, он даже не помнил где. Казалось, он был обречен вернуться, но поглядел на часы и пьяно рассмеялся — нет, не сейчас.
Везение или нет, но полицейских по пути он не встретил, в метро не отрубился, до дома дошел. И замер перед дверью. Не хотелось заходить, отчаянно не хотелось. Нет, Скай верил, что его ждут. А лучше бы не ждали, лучше бы Юки оказалась где-то далеко-далеко. Не с ним и непременно счастливой, чтобы не было этого поганого, наждаком царапающего по душе чувства вины. Он верил, что любит ее, каждый раз верил — до следующего сна. А после — просыпался в холодном поту, как наяву видя насмешливую улыбку и пристальный взгляд темных глаз давно мертвой женщины. Любимой.
Скай привалился к стене, прижимаясь затылком к холодному бетону, и сдавленно застонал. Метр до двери. Три — до лифта. Самый легкий выбор, казалось бы, но он не мог его сделать, просто не мог. Если он сбежит сейчас — что дальше. День за днем, час за часом убегать от необходимости решить и решиться — это ли по-мужски?
Черт, кажется, маме не стоило читать ему на ночь сказки про рыцарей и прекрасных дам. Может, вырос бы нормальным человеком.
Последняя мысль заставила его рассмеяться в голос и распахнуть дверь. Конец метаниям, неожиданный, причем, конец. В квартире было пусто, от слова «совсем». Юля ушла и забрала с собой даже те мелкие безделушки, что со временем поселились на полках и столах. Барная стойка без ваз и корзинок с цветами казалась осиротевшей. Скай вздохнул — не то печально, не то с облегчением — и для верности обошел всю квартиру. Никого. Он уселся на диван в гостиной и запрокинул голову, закрыл ладонями лицо, толком не понимая плакать ему пора или смеяться.
Юки ушла. Кончились мучения, метания, его дурацкие сомнения и неуверенность. Любовь, впрочем, тоже кончилась. А была ли она? Жалкое подобие, если вспоминать Сашу. Или то была страсть, а настоящие чувства как раз такие — нежные, спокойные, осторожные. Он застонал, но из плена идиотских мыслей выдернул как нельзя более своевременный звонок. «Мама» высветилось на дисплее. Скай скривился, сбросил вызов, тяжело вздохнул и поехал в офис, к Алеку.
Он боялся людей. Он правда научился их бояться за годы ненависти и презрения при виде браслетов, косых взглядов на его слишком правильное лицо и фырканья в спину. Стоило бы ненавидеть их в ответ, но он не мог — это ломало что-то глубоко внутри. Страх был проще и понятнее. Бояться и прятаться стало почти привычным. Единственно правильным. Как правило, Скай не выходил из дома. Если выходил — шел пешком, надвинув капюшон так низко, как только мог.
Но не сегодня.
Он вызвал такси. Он дерзко и открыто улыбнулся мальчишке-водителю. Бряцая браслетами на запястье, назвал адрес и уселся на переднее сидение. Машину просил курящую, так что закурил, не спрашивая и не сомневаясь, а парень за рулем обтекал молча. Косился только, но не презрительно — испуганно и неуверенно. Смешно. Скай так их боялся, а они в ответ боялись его? Он улыбался всю дорогу, криво и горько. Не получалось у него их ненавидеть, никак не получалось.
Любить, впрочем, тоже.
Улыбка сползла с лица уже в том самом крошечном кабинете, когда он увидел Алека. Лежащего не на диване — на полу, то ли спящего, то ли бессознательного. Рядом не было ни одной бутылки, ни таблеток — ничего. И включенная на оповещение сигнализация. Когда Скай перешагнул порог, она запищала, но Алек даже не шевельнулся. Грудь вздымалась ровно, словно по счету, Скай слышал глухие удары чужого сердца, замедленные, но не чересчур. Друг был жив, определенно. Но мод не мог не слышать, как он вошел, не мог не проснуться — однако ж Алек не шевелился.
— Аль?..
Он опустился на корточки, касаясь кончиками пальцев чужого плеча. Кожа была не холодной — ледяной. Чуть влажной, будто он вылез сюда из холодного душа. Скай прижал руку к шее, пульс бился четко и ровно, можно принимать за эталон единицы времени.
— Алек, блядь!
Ни звука, ни движения. Не сон, черт, это определенно не сон. Если бы Алый спал — он бы уже проснулся от шума, от прикосновений. Если бы Алек был в обмороке — тоже пришел бы в себя. Потому что бессознательный организм не может определять Ская, как безопасного. Он мод, он должен очнуться, хотя бы чтобы иметь возможность защищать себя. Скай твердил это себе следующий десяток минут, бессильно пытаясь привести друга в чувство. Бил, тряс, обливал водой. Поцеловал даже, но ничего не работало, будто на полу валялся манекен из продвинутых, предназначенных для медиков-студентов. Дышащая кукла с бьющимся сердцем — терапевтам практиковаться самое то. Ассоциация заставила его истерически рассмеяться, и набирая номер Аллы, он смеялся тоже. Только пальцы дрожали.
Она приехала очень быстро. Или очень медленно, если честно, к моменту, когда бывшая медсестра вихрем ворвалась в комнату, Скай уже не был уверен, что адекватно воспринимает время и объективную реальность. Под пальцами бился пульс и, казалось, что только эти мерные удары удерживают его здесь и сейчас. Алла заставила его убрать руку. Беспрестанно шутя, она профессиональными, отработанными движениями что-то измеряла, проверяла. Посветила в зрачки, приподняв веки — Алек не шелохнулся. Нахмурилась и полезла в свой кейс. Скай отстраненно наблюдал, как она достает какие-то флаконы, шприц. Что-то мешает и набирает.