Знаешь, мы с Алексом вдвоем в душе. Такие, краснеющие и смущающиеся, стоим и стебемся на тему «спинку потереть» — и тут врываешься ты. Ну, он и потер, а потом ты так на меня смотрел… Я не видела, кстати, Алекс рассказал, а я только и могла засмеяться, потому что ничего больше не оставалось. Только смеяться и краснеть где-то в глубине души, только бояться до жути, до дрожи. Тебя бояться. За тебя.
Я напилась в тот вечер, до жути напилась. Трезвой я бы никогда не стала с ним целоваться. Трезвой я бы никогда не стала петь. Особенно глупые, девчачьи песни о героях совсем другой войны.
Слезливая херня для западающих на солдатиков девочек, а вы почему-то молчали. Молчали и смотрели на меня. Когда ты встал и ушел, мы — мы все — молча, смотрели тебе вслед, а потом, не сговариваясь, разошлись. Блэк что-то говорил Алексу, поймав его в дверях, и, когда я протискивался мимо них, схватил меня за рукав.
«Это было жестоко», — сказал он мне.
А я улыбнулся, выдернул футболку из его пальцев, кивнул и ушел. Спать. К тебе. И, знаешь, мне кажется, вот это — было жестоко.
***
— Надо признать, это становится опасным.
Он кивает.
— Стоило остановить их раньше, но командование полностью поддерживает его решения.
— Они бывают обоснованы, — голос становится немного ехидным. Четко выверенное количество, полграмма до презрения. — Желаете поспорить?
Он пожимает плечами.
— Я признаю его таланты. Но и вы должны понимать, что отсутствие контроля становится рискованным. Они не люди.
— Вы тоже.
— Я тоже, — улыбка, краешком губ.
Только пальцы сжимаются в кулак.
Он тоже. Тоже. Тоже. Тоже.
***
Занимался нежно-розовый рассвет, Марина сидела по-турецки прямо перед окном и смотрела как сиреневый переходит в розовый, как появляется на горизонте ярко-алая полоса, плавно превращающаяся в оранжевый — и над городом взошло солнце. Ей не спалось, и она подставила лицо этим первым лучам, думая и думая над тем, что услышала.
Пять дней. С того разговора, с той ночи предельной невозможной откровенности прошло уже пять дней, а ей все еще было… странно. Не страшно, не больно — все эти чувства накрыли моментом и прошли. А жалости почему-то не было вовсе. Может из-за его слов:
— Не жалей меня, не смей меня жалеть.
А может из-за того, что несмотря ни на что — она помнила, кто он такой.
Его история была страшной. Жуткой даже. Но, наверное, единственно возможной и правильной. Иногда в эти дни она жалела, что ее услышала, иногда — была счастлива. И всегда признавала, что только благодаря всему этому наконец-то поняла, что он имел в виду. Быть человеком…
— Будь собой. Просто будь. Ты — научишься.
— Цитируешь? — засмеялся он тогда, потрепал ее по голове и ушел.
На работу? К кому-то? Она не знала. Она еще так много про него не знала.
Алек сказал, она возненавидит его, но Марина не ощущала ненависти. Восхищение, то восторженное восхищение, которое она испытывала к Алому с сопливой юности, лишь сменилось более зрелым, с привкусом печали и осознания, через что он прошел. Он убивал — она и так в этом не сомневалась. Он умирал — она видела это в его глазах.
— Живи, — шепнула Марина рассвету. — Просто живи.
И обернулась на звук открываемой двери.
— Аль… — незнакомый темноволосый парень улыбнулся и покачал головой. Она резко вскочила и чуть не упала. — Вы… кто вы?
— Марина, Марина, — от почти ласкового голоса ее передернуло, она попятилась и уперлась в холодное стекло. — Это совершенно неважно, Марина. Прогуляемся.
Она уже открыла рот, чтобы отказаться, когда в дверь вошли еще трое.
Тогда она закричала.
Но ее никто не услышал.
***
Он искал. С упорством безумца, с отчаяньем потерявшего все. Искал и, разумеется, нашел, потому что утопленникам всегда везет. Он ехал туда, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, молясь себе под нос всем известным богам.
Только бы…
Нет, у них нет ни малейшего повода.
Она не дура.
Она промолчит.
Только бы…
Стрелка спидометра лежала на боку и уже даже не дрожала.
Только бы…
***
— Поговорите со мной, Марина, — спокойный чуть ленивый голос ее похитителя вызывал дрожь и легкую боль в стянутых запястьях.
Она смотрела на них и молчала. Трое. Тот парень, что зашел в квартиру. Мужчина чуть повыше и, кажется, старше, и женщина — высокая, красивая. Рыжая.
«Она меня ненавидит, — вспомнилось ей. — А я ее».
— Не упорствуйте, Марина, — говорит женщина. — Я достаточно хорошо знаю Альку, чтобы понимать, что секс — это не то, что его с вами интересует. Мы давние друзья.
Она улыбается, и Марина улыбается в ответ, широко, светло, эйфорически радостно. Точно зная, чье лицо, чье отражение рыжая увидит в этой улыбке.
— Я рада познакомиться с друзьями Алека.
Тишина. Густая, давящая.
Высокий мужчина что-то негромко говорит парню, но она не может расслышать ни слова. Как жаль. Парень качает головой.
— Зачем он пришел к вам, Марина? — негромкий уверенный голос, приятный даже.
Этот человек умеет располагать, этот человек привык слышать ответы на свои вопросы. Ей очень страшно.
— Случайно. Он записывался к другому врачу.
— Чего он хотел?
— Пройти консультацию.
— Марина, он работает в месте, где есть психологи. Чего он хотел?
— Пройти консультацию. Я не знаю почему он пошел в наш центр! — панику даже не пришлось изображать.
— Хорошо. Что дальше?
— Он… мы… — смущенно опустить глаза, замолчать.
— Вы лжете, Марина.
Тишина.
— Чего он хотел Марина?
Парень подходит ближе, в шею впиваются жесткие пальцы, заставляя поднять голову.
— Смотри на меня, девка!
Пальцы сжимаются, она открывает глаза.
Его глаза тоже серые, почти прозрачные. Неживые.
— Чего он хотел, Марина?
— Помощи…
Смех. Их трое и трое смеются. Высоко и истерически — рыжая. Хрипло и неестественно — мужчина. Глухо и лающе — парень.
— Девочка, — устало произносит мужчина. — И чем же ты могла ему помочь?
Пальцы на горле сжимаются сильнее, она хрипит, задыхается.
— Джей, — предупреждающе.
Он отпускает. Джей. Джейк? Глаза закрываются сами собой.
Она не выйдет из этой комнаты — Марина вдруг осознала это с абсолютной, кристальной ясностью.
— Чем, девочка?
— Верить…
— Что?
— Верить в него. Верить, что он человек.
Опять смех.
— А он человек, Марина?
Она поднимает голову и смотрит, смотрит в лицо этого мужчины, лицо, которое она так часто видела на экране, лицо у которого было имя, была история.
Лицо героя, вырезки с которым до сих пор лежали в коробке под кроватью.
Она хочет сжечь эту коробку, сжечь эту комнату, сжечь этот мир.
— Да. Он — человек, — она сглатывает, закашливается. Выдыхает. — Он — человек.
— Расскажи нам все, девочка, — нежно говорит рыжая, и Блэк одобрительно кивает. — Он наш друг, он любит нас. Мы тоже хотим ему помочь.
Она сладко улыбается, но в этот раз Марина не улыбается в ответ. Просто смотрит на них. На эти безумные лица, в эти мертвые и жестокие глаза. Три пары глаз.
— Нет, — вздыхает она. — Он вас ненавидит. И кажется, я поняла, за что.
Боли она не почувствовала.
Просто пришла темнота.
***
Он не стал разговаривать с охранником, не стал объясняться, не стал ждать. Выбил дверь, вырубил его и побежал дальше, замедлившись только перед самым входом в дом, тот самый дом, в котором Кирилл проводил все допросы, бывая в котором он едва сдерживался от отвращения.
Но вошел, обошел все комнаты и со вздохом, точно ныряя, спустился в подвал.
Там было темно.
Тихо.
И пусто.
Алек упал на колени и завыл.
========== Глава 10 — Anathema maranata (Да будет проклят) ==========
У всякого безумия есть своя логика.