Солдаты изредка приезжали в город: к родителям, невестам, друзьям, просто отдохнуть — и им хотелось развлечений. Секса в том числе. Ты удивишься, сколько их было, тех, кто был согласен на все и даже чуть больше просто за кусок хлеба. А платили ведь больше, много больше. Особо запавших в душу иногда даже забирали с собой в части, с ними часто уезжали и их семьи. Говорили, что им повезло. Все говорили. Только мои родители упорно прятали голову в песок и делали вид, что ничего не происходит. Не могу сказать, что я их не понимаю. Наверное, я бы тоже не хотел, чтобы мой ребенок пошел на панель, ради того, чтобы меня прокормить. Но это сейчас.
А тогда я их не понимал. Я видел, как они умирают, Скай. Они были немолоды, если не сказать стары. Им нужна была нормальная еда. Им нужны были лекарства. Я хотел, чтобы они жили, но ничего не мог сделать.
Я хотел, чтобы они жили, но боялся убить их, разбив им сердце. Я плакал ночами, Скай, но не мог решиться ни на что. Я любил своих родителей. Думал, что люблю их сильнее всех на свете. Даже странно, что, как оказалось, я ошибался. Или был прав, я не знаю, знаю только то, что оказался готов на все не ради них.
Наша рыжая девочка спит сейчас где-то далеко со своим любимым мальчиком… это хорошо, что она спит и что она не с нами. Я никогда не смогу рассказать ей, что, на самом деле, это она все изменила. Знаешь, я просто сидел и перечитывал в сто десятый раз какую-то книжку, изо всех сил стараясь не думать, когда позвонила она. И разрыдалась в трубку.
Она плакала, рассказывая мне про падающую в обмороки от голода мать и схватившую сердечный приступ бабушку, плакала и твердила, что не хочет. Не хочет на панель, не хочет ложиться даже под самых лучших и героических солдат. Юки кричала, что не шлюха и никогда ей не будет, а потом снова срывалась на рыдания. Она знала, что ее желание-нежелание ничего не меняет.
Она не хотела для себя такой судьбы.
Она попросила меня ей помочь. И это решило все, Скай.
Ради родителей я плакал ночами, но послушно сидел дома. Ради Юки я кинул в сумку пару любимых книг, хард со всем, что не хотелось потерять, и кое-какие шмотки и ушел, оставив за спиной рыдающую мать и шепотом молящегося отца. Я ничего им не объяснял и не извинялся, Скай. Просто пообещал вернуться и закрыл за собой дверь, еще не зная, что больше никогда ее не открою. Я сказал им, что я вернусь, Скай, но война закончилась слишком поздно. Возвращаться было уже некому. И не к кому.
Вот такая вот забавная игра слов.
***
— Что я сделал не так, блядь, что? — пьяное отчаяние, пьяные же слезы.
Он пожалеет об этом завтра, но сейчас, именно сейчас, ему все равно.
— А я? — она рыдает взахлеб. — Мама, бабушка… Их нет, понимаешь? Их больше нет, меня больше нет. Что мне делать, Господи…
Он обнимает ее широким, великодушным жестом, прижимает к себе. Она всхлипывает.
— Ничего не будет, понимаешь? Ни мужа, ни детей, ни семьи… Кто я теперь? Монстр…
— Ты — нет, — неожиданно твердо говорит он.
Девушка вытирает слезы, глядя на него с… надеждой? Восторгом? Он не знает, как назвать эту эмоцию, это чувство, но оно захлестывает и заставляет чувствовать себя почти всесильным.
— Мы даже там оказались лишними, — тихо-тихо говорит она.
— Мы нужны здесь, милая, — он гладит ее по голове, моментально трезвея. — Мы можем изменить этот мир.
— Вместе?
— Вдвоем.
***
Стены подергивались туманным маревом, плыли, сползали. Узор на обоях складывался в пары, целующиеся, обнимающиеся, танцующие. Скай моргнул — танцы сменились на такую порнографию, что он застонал, откидываясь на спинку, которая куда-то ускользнула в самый последний момент, и свалился на диван. Засмеялся, закрывая лицо руками, и ему вторил чужой смех, не менее пьяный и радостный.
— Разучились вы, батенька, пить! — констатировало склонившееся над ним привидение голосом Алека.
Привидение было бледным и полупрозрачным, Скай решительно ткнул в него пальцем, но уперся в лихорадочно-горячую кожу. Узкая белая ладонь легла поверх его руки, не позволяя ей бессильно упасть обратно, сжала, и он ощутил биение чужого сердца под кожей. Привидение смотрело на него сияющими серыми глазами. Как ртуть — цвет переливается, перетекает из ослепительного серебра в непроглядную темноту, когда радужка сливается со зрачком. Скай моргнул и приподнялся на локте, привидение белозубо оскалилось, щелкнуло пальцами у него перед носом.
— Пьянь голубая, очухайся! Мне Блэк такой пизды за тебя даст…
— Аль? — неуверенно предположил Скай.
Привидение заржало в голос и потянуло его на себя, заставляя сесть.
— Тень отца Гамлета, блядь. Скай, ты живой вообще?
— Не уверен.
Он, и правда, был не уверен. Комната расплывалась перед глазами, потолок угрожающе кренился. Ну, или это он падал, потому что, когда Алек — не может же это был настоящее приведение? — обхватил его за талию, броуновское движение прекратилось и мир стал относительно стабилен. Трель дверного звонка, оглушительно громкая, заставила его сперва застонать от вспышки головной боли, потом засмеяться и запеть, когда он узнал в мелодии старый гимн. На втором куплете застонал Алек.
— Бля… Прости меня, моя любовь, как говорится, но отчаянные ситуации требуют отчаянных мер.
— Чего?
— Вытрезвлять тебя будем, говорю.
Звонок заиграл еще громче, кто-то очень сильно хотел попасть к ним. Скай покосился вправо и увидел на столе почти полную бутылку.
— О, пусти Блэка к нам! Хочу и с ним выпить! — он попытался дотянуться, но оказался прижатым к дивану чужим весом.
Несерьезным, мышиным, если серьезно, но нащупать точку опоры, когда мир качается — задача нетривиальная. Он завозился, Алек зашипел, упираясь руками в подлокотник по обе стороны от его головы.
— Трезвей, скотина! Где твой ебаный боевой режим запускается?!
— Да, я тебя одной левой! — заржал Скай и тут же продемонстрировал, выворачиваясь и легко подминая друга под себя.
Комната при этом четче не стала, организм напрочь отказывался воспринимать Алека, как опасность, а ситуацию, как стрессовую.
— Ну, блядь…
— Не матерись! — строго сказал Скай, погрозил Алому пальцем и снова заржал, глядя на его охуевшее лицо.
По губам друга вдруг скользнула какая-то ехидная ухмылка, юмор оценил, что ли? Скай взял бутылку, приложился к горлышку и сделал пару больших глотков. Стены покачнулись, узор из трахающихся пар — черт, а что там на самом деле-то? — задвигался в ритме гимна. Алек выбил бутылку, она покатилась по ковру, оставляя мокрый след.
— Ну, вот, — он печально скривился. — Перевод продукта.
— Бля!
Алек вздохнул, обхватывая его за шею, Скай улыбнулся и потрепал его по волосам, правда, промахнулся и погладил скорее подушку.
— Не расстраивайся, еще купим! — оптимистично добавил он.
— Это ты не расстраивайся. И извини.
— За…
«… что?» — хотел договорить он, но не успел. Рот заткнули, нагло и бесцеремонно: к губам прижались чужие губы, не то целуя, не то кусая. Скай сдавленно застонал и ответил, зарываясь пальцами в чужие волосы, закрыл глаза. Пахло спиртным и табачным дымом, пахло цветами и лекарствами — тоненький противный аромат больницы. Чужая ладонь скользнула по груди, задирая футболку, чьи-то руки сомкнулись на спине, притягивая его ближе.
— Блядь! — сказал Скай вслух, моментально трезвея.
— Блядь, — хрипло согласился Алек, закрывая лицо руками. — Кирилла впусти, он минут десять уже трезвонит.
Скай кивнул и поднялся. Дверь на себя он дергал с судорожным, обреченным вздохом, морально готовясь выслушивать все, что Блэк думает о них обоих и о нем, в частности, но широкая улыбка и растрепанные пряди Кириллу явно не принадлежали. Парень за дверью был неприлично молодым и восторженным, настолько, что Скай испытал не иллюзорный соблазн оной же дверью припечатать сунувшийся в квартиру длинный нос.
— Простите, пожалуйста… — начал парень, виновато улыбаясь.
— Кому должен — всем прощаю, — раздалось из-за спины и Скай едва успел отдернуть руку, когда Алек навалился на дверь, захлопывая ее.