«Утреннюю зарю» принял один Пауль Рэ, среди публики успеха она не имела. Немецкая публика не привыкла к книге фрагментов, воспринимаемых приученными к логике буршами как нагромождение, хаос. Впрочем, холодный прием, к которому Ницше уже привык, не обескуражил его. Он воспротивился даже приезду лучшего друга, выразившего желание лично выразить свой восторг, потому что был одержим новой идеей и не мог терять даром ни одной минуты. Этой идеей стала мысль о вечном возвращении. Это случилось летом — 1881-го. Он давно предчувствовал близость откровения, которое пришло к нему во время прогулки в окрестностях Сильс-Марии. Он присел отдохнуть у подножья скалы, и тут-то его осенило…
Я еще подробнее остановлюсь на идее «вечного возвращения» — «откровении» Ницше, которое многим может показаться тривиальным. Я должен признаться, что сам не уловил полноту и оригинальность этой идеи, пережитой самим Ницше как высшее откровение, когда-либо данное человеку:
Пусть все беспрерывно возвращается, это и есть высшая ступень сближения между будущим и существующим миром: в этом вечном возврате заключается высшая точка мышления.
Что виделось Ницше в тот августовский день в Сильс-Марии на высоте 6500 футов над уровнем моря? Прорыв сквозь время? Соединение времен? Ключ к истории? Принцип философии? Мистический мировой круг?
В продолжение нескольких недель Ницше находился в состоянии тоски и восхищения. Подобные переживания, без сомнения, знакомы мистикам, и их словоупотребление как нельзя лучше подходит к данному случаю. Он испытал какое-то чувство священной гордости и — одновременно — страх. Вся душа его дрожала от ужаса, подобно тому как израильские пророки трепетали пред Богом, отправляясь по Его приказу проповедовать людям. Несчастный, раненный жизнью человек с невыразимым ужасом смотрел в глаза «Вечному возврату». Он весь превратился в напряженное ожидание, ставшее пыткой, но он возлюбил эту пытку и отдался своей новой мысли, как аскет обрекает себя на мучение.
Ф. Ницше — П. Гасту:
На моем умственном горизонте появились новые мысли, и какие мысли! Я никогда даже не подозревал в себе возможности появления таких мыслей. Большего я тебе не скажу, ибо не хочу нарушать своего внутреннего спокойствия. Увы, мой друг, предчувствия иногда не дают мне покоя. Мне кажется, что жизнь, которую я веду, вредно отзывается на моем здоровье, так как моя внутренняя организация — это машина, которая может легко взлететь на воздух! Эти глубоко проникшие в меня мысли и чувства вызывают у меня и стоны, и смех. Уже дважды я был вынужден по нескольку дней не выходить из моей комнаты — почему? Причина покажется тебе смешной; на прогулках я слишком много плакал — не сентиментальными, а радостными слезами, я пел и говорил безумные вещи оттого, что весь переполнился новой идеей, которую обязан изложить человечеству.
Это «переполнение идеей», этот внутренний духовный восторг, эти слезы и это безумие незнакомы людям, не пережившим озарения. Существует трепет посвящения, данный только посвященным, — для всех остальных это, в лучшем случае, «только слова»…
Ницше обрел новую жизненную цель: все, созданное прежде, только преамбула, попытка, проба — ныне ему предстоит создать нечто подлинно великое, вечное, новое, ему предстоит «потрясти мир». Он еще не знает, как лучше это сделать — в философской или художественной форме, стать новым Эмпедоклом или Лукрецием, Платоном или Данте? Однажды он вспоминает о существовании персидского апостола, мистагога огня, чье имя — Заратустра:
Торопливо он записал начало поэмы:
Заратустра родился на берегу озера Урми. Когда ему исполнилось тридцать лет, он покинул отечество, родное озеро и удалился в горы. Здесь наслаждался он духом своим и одиночеством и не утомлялся счастьем этим целых десять лет.
Период рождения идеи вечного возврата был кратким, зато вызванный этим кризис — затяжным и тяжелым. «Я вновь пережил дни базельских мучений, — писал он Гасту, — за моим плечом стоит смерть и смотрит на меня».
По некоторым данным, в период сентября-октября 1882 года Ницше трижды покушался на самоубийство. Нет, он желал не столько избавиться от страданий, сколько предупредить сумасшествие, равное для него смерти.