Я вдыхаю с Вашими книгами новый, оригинальный дух. Я не всегда понимаю то, что читаю, я не всегда понимаю то, куда именно Вы идете, но очень многие Ваши черты согласуются с моими мыслями и симпатиями: подобно Вам, я мало чту аскетический идеал; демократическое меньшинство внушает мне, как и Вам, глубокое отвращение; я вполне понимаю Ваш аристократический радикализм.
Я ничего не знаю о Вас и с удивлением узнаю, что Вы — доктор, профессор. Во всяком случае примите мои поздравления за то, что своим умом Вы так мало напоминаете профессора. Вы принадлежите к тому небольшому числу людей, с которыми мне хотелось бы говорить…
Георг Брандес действительно стал первооткрывателем Ницше. Он был потрясен тем, что в Скандинавии никто не знает столь великого мыслителя и решил подготовить курс лекций о его философии для Копенгагенского университета. В связи с этим он попросил Ницше прислать ему автобиографию и последнюю фотографию, ибо, будучи физиогномистом, хотел заглянуть через глаза во внутренний мир незнакомого человека.
Можно сказать, что признание пришло к Ницше на пороге безумия, возможно, подтолкнуло к нему. Здесь начинается очень странная история, свидетельствующая о том, что уже во время переписки с Брандесом Ницше стоял на пороге безумия. Автобиография, посланная им Г. Брандесу, пестрит вымыслами, начиная с уверения, что первое и подлинное его имя — Густав-Адольф. Значительная ее часть посвящена описанию состояния здоровья и настойчивым уверениям в том, что у него никогда не было симптомов душевного расстройства. В ней ничего не говорится о творчестве, хотя Брандес, естественно, интересовался именно последним. Ведь он, собственно, и просил Ницше написать не столько о жизни, сколько о книгах и дальнейших планах.
По непонятным причинам Ницше переадресовал просьбу Брандеса о присылке фотографии своей матери в Наумбург. Мать проигнорировала эту просьбу, и Брандес вторично попросил Ницше сфотографироваться. Почему-то он не хотел этого делать и вновь переадресовал матери просьбу выслать Брандесу любую из его прошлых фотографий, даже если она окажется единственной.
Посвященные творчеству Ницше лекции Брандеса, прочитанные в Копенгагенском университете, собрали большую аудиторию[11]. Узнав об этом, Ницше испытал, возможно, самую большую радость в своей жизни, однако чувство это было омрачено горечью непризнания на родине, где все, даже ближайшие друзья, его не понимали (незадолго до этого Ницше поссорился с одним из последних, сохранявших ему верность друзей — Эрвином Роде).
Жизнь Ницше — это не только череда творческих всплесков и болезненных спадов, но и следующих друг за другом разрывов — с кумирами, друзьями, людьми. Болезнь уничтожала мозг поэта изнутри, непризнанность, уязвленность, аутсайдерство, изгойство — извне. Небо и земля ополчились против великого человека в стремлении его уничтожить, хотя достаточно было порыва сырого ветра, одного жалящего слова… Стоит ли удивляться психическому срыву человека, «внезапно приходящего в ярость и бьющего посуду, опрокидывающего накрытый стол, кричащего, неистовствующего, и, наконец, отходящего в сторону, стыдясь и злобствуя на самого себя», — так сам Ницше в аллегорической форме описал свое состояние времени создания «Случая Вагнер».
Крушение разума
О, что за гордый разум сокрушен!
Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреться в тебя.
Исследователь я? А ну, Ответик вам вверну: Я погружаюсь в глубину, Но я иду ко дну!
В конце сентября 1888 года Ницше выехал из Сильс-Марии в Турин. Это была вторая в этом году поездка в этот город (первая в апреле — из Ниццы, когда потерялся его багаж и он писал Гасту, что не может больше путешествовать в одиночку: «Это слишком волнует меня, и все действует на меня нелепейшим образом»).
Чем занимался Ницше в Турине в последние месяцы сознательной жизни? О чем думал? Какими были его последние устремления? Об этом свидетельствуют его одиозные поступки, его тексты, даже его последнее чтение — законов Ману, воспринятых чуть ли не как собственное произведение.
В Турине физическое состояние Ницше внезапно улучшилось. Он приписал это благоприятному климату, но, возможно, налицо было то состояние эйфории, которое нередко наблюдается у психически больных людей накануне кризиса. На время у него исчезла бессонница, головные боли, прошли мучившие его последние 15 лет приступы тошноты. Настало время «последнего штурма» — безумной работы, дававшейся теперь без сопряженных с нею страданий.
11
В 1888 г. Брандес информировал Ф. Ницше о своем намерении прочитать аналогичный курс в России (зимой 1888/89). Брандес впервые поднял тему «Достоевский и Ницше», предполагая посвятить ей одну из лекций в России. Увы, замысел остался нереализованным, книги Брандеса были запрещены в России, а монография «Главные течения литературы XIX» осуждена к публичному сожжению. Тем не менее Брандес проявил огромную энергию, дабы привлечь внимание своих русских друзей к имени Ницше.