Это ясно было видно из ответа генеральных штатов. Составленный в почтительных выражениях, он однако свидетельствовал о явно выраженном недоверии к королю, и под смиренными выражениями его были плохо скрыты угрожающие настроения. В нем высказывалась просьба, «чтобы границы и крепости охранялись местным населением, а не чужеземцами», чтобы была распущена или использована в другом месте иностранная жандармерия, от которой «оскорбления и порабощение» дольше терпеть невозможно, и наконец, чтобы государственные дела решались «в согласии и по совету с представителями местной знати, как это делалось во все времена благороднейшими предками вашего величества». В противном случае, гласил ответ, в будущем «весьма вероятны некоторые осложнения», и он заранее возлагал ответственность за них на короля[28].
Нельзя было яснее выразить на официальном языке требования, чтобы Испания отказалась от всякого вмешательства в дела Бургундского государства. Не только подчеркивали необходимость национального правительства, ссылаясь на пример Карла V, но, требуя увода «иностранных» войск, имели в виду именно испанцев. В самом деле, Филипп II оставил в Нидерландах 3 тыс. чел. испанской пехоты и предполагал оставить их здесь на все время своего отсутствия как для охраны границ, так и для поддержки, в случае необходимости, новой правительницы. Он надеялся сделать этих испанцев более приемлемыми для нидерландского населения, поставив их под командование двух наиболее влиятельных и популярных вельмож страны — принца Оранского и графа Эгмонта. Но штаты видели в этих войсках только преторианскую гвардию, угрожающую свободам и независимости страны. Вражда, которую испанские войска внушали нидерландцам, была так велика, что принц Оранский, не желая себя компрометировать, отказался принять командование над этими войсками и уступил в конце концов лишь вследствие настояний короля. Филипп II очевидно придавал очень большое значение тому, чтобы преданные ему испанцы остались в Нидерландах. Он отдавал себе отчет в том, что, отзывая их, он очищал поле для оппозиции, стремления которой ему отлично были известны на основании требований генеральных штатов. Но как можно было начинать борьбу, когда он вот-вот готовился уехать? И он сдался, несмотря на все свое возмущение. В довольно сухом ответе, стиль которого очень резко отличался от сердечных излияний сообщения, прочитанного несколькими днями раньше в генеральных штатах, он прежде всего уверял генеральные штаты в том, что они «роковым образом и вразрез с истиной» приписывали ему намерения, которых у него совершенно нет. Далее, он оправдывал те насилия испанцев, в которых их упрекали, заявляя, что насилия эти неизбежны, «к какой бы нации ни принадлежали наемные войска». Впрочем он утверждал, что он никогда и не думал оставить их навсегда в Нидерландах, и в заключение, не скрывая однако явного недовольства этим, обещал отозвать их через три или четыре месяца[29].