В том же году Павел III отдал своему сыну Пьетро Луиджи Фарнезе, отцу Октавио, города Парму и Пьяченцу. Это были миланские территории, которые Юлий II присоединил в 1512 г. к папским владениям, и его преемники упорно стремились удержать их за собой, несмотря на протесты Карла V. Поэтому последний поспешил воспользоваться убийством Пьетро Луиджи в 1547 г. и занял своими войсками Пьяченцу. Его категорический отказ вернуть Пьяченцу заставил Октавио Фарнезе пойти в 1561 г. на союз с Францией. Он примирился с Габсбургами лишь при вступлении на престол Филиппа II, который, чтобы оторвать его от Павла IV, тогдашнего врага Испании, признал его в 1556 г. властителем Пармы, Пьяченцы и Новары, но с условием, чтобы он оплачивал испанских солдат, которые, именем католического короля, будут нести гарнизонную службу в крепостях этих двух последних городов. Это было таким образом лишь половинчатым удовлетворением, но за отсутствием лучшего герцог согласился на него, не отказавшись однако от надежды вернуть себе когда-нибудь полностью свое бывшее владение.
Маргарита несомненно беседовала по этому поводу с Филиппом, которого она навестила в марте 1557 г. в Англии, и поездка Октавио в Брюссель в 1559 г. безусловно также была с этим связана. Впрочем, ни она, ни он ничего не добились. Но возможно, что вопрос о Пьяченце сыграл известную роль в решении Филиппа назначить Маргариту правительницей Нидерландов. Он несомненно рассчитывал на то, что надежда получить когда-нибудь назад этот город должна будет побудить ее беспрекословно подчиняться его воле[40] так как прежде всего он озабочен был тем, чтобы оставить в Брюсселе послушного исполнителя своих планов… Уступить желаниям императора Фердинанда, добивавшегося штатгальтерского поста где-нибудь в Бургундии для одного из своих сыновей, значило бы во вред Испании снова укрепить очень слабые узы, все еще связывавшие Германию с Нидерландами. Нечего было также и думать о назначении правительницей герцогини Христины Лотарингской, как того желали представители высшей нидерландской знати. Действительно, помимо того, что эта принцесса, дочери которой как раз тогда было сделано предложение принцем Оранским, несомненно подпала бы под влияние высшей нидерландской аристократии, ее притязания на Скандинавское королевство в качестве наследницы свергнутого с престола датского короля Христиана II могли во всякое время вызвать опасные осложнения, — не говоря уже, наконец, о франкофильской ориентации ее сына герцога Карла Лотарингского. В пользу назначения Маргариты говорило, напротив, все. Король не только имел полнейшую власть над ней, но ее нидерландское происхождение и кровь Карла V, струившаяся в ее жилах, казалось, должны были снискать ей расположение провинций.
Но последним пришлось увидеть в своей новой правительнице не бельгийку, а итальянку. Она так основательно забыла уроки своего детства, что даже разучилась писать по-французски, зато она по крайней мере бегло говорила на этом языке. И этого было достаточно, чтобы Филипп II заявил генеральным штатам, что она знает «языки страны», хотя она совершенно не знала фламандского. На портрете Челло, относящемся по всей вероятности ко времени назначения ее правительницей[41], она изображена здоровой и крепкой, довольно красивой женщиной, с рыжими волосами и светлым цветом лица, напоминающим о ее фламандском происхождении. Взгляд ее лишен ума, если не мягкости, и весь ее внешний облик свидетельствует об известной грубости и вульгарности, плохо вяжущимися с элегантностью ее костюма. По той манере, с какой герцогиня держит в своих крепких руках удила лошади, видно, что она была лихой наездницей, пока ей позволяли это все учащавшиеся припадки подагры, которыми она страдала, как и ее отец, и которые ее сравнительно рано состарили. Впрочем, как и большинство членов ее рода, она обладала огромной работоспособностью и смело взялась за государственные дела. Но она не обнаружила ни энергии ни политических способностей обоих обеих великих предшественниц — Маргариты Австрийской и Марии Венгерской — и не проявила также на службе у короля той безграничной преданности, которой проникнуты были они обе в силу своего габсбургского династического чувства.
Роль, отведенная ей Филиппом, строго ограничивала ее независимость. И хотя в грамотах о ее назначении ей предоставлялось управление Нидерландами «совершенно на тех же основаниях, как если бы мы делали и могли бы это делать своей собственной персоной сами», но одновременно в секретных инструкциях ей было приказано во всех важнейших вопросах советоваться с Гранвеллой, председателем тайного совета Виглиусом и главой финансового ведомства Берлемоном[42].
40
41
В Брюссельском королевском музее (старинные портреты, № 411); см. другой портрет ее в «J ahrbuch der Kunsthistorischen Sammlungen des allerhohchsten Kaiserhauses», Bd. XVII, Wien 1896, S. 266, на котором она изображена в более молодом возрасте. В Венском императорском музее имеется еще другой портрет герцогини в зрелом возрасте работы Антонио Моро.