Но если генеральные штаты исчезли, то провинциальные штаты продолжали существовать. Абсолютизм удовольствовался завоеванием центрального аппарата. Эрцгерцогская чета соблюдала присягу, принесенную ею каждой провинции, и уважала их обычные права и привилегии, а после нее испанские короли поручали наместникам приносить от их имени ту же присягу, и они также соблюдали ее[1023].
Впрочем, автономия провинций во всей своей полноте сохранилась только в Брабанте. Действительно, из всех бельгийских территорий только один Брабант имел писаную конституцию — «Joyeuse-Enirée». Только в одном Брабанте права государя были строго отграничены от прав страны. Таким образом, нужен был бы настоящий переворот, чтобы уничтожить гарантии, торжественно подтверждавшиеся в начале каждого нового правления клятвой монарха, и даже сами логисты вынуждены были, к большому своему прискорбию, считаться с подобным ненормальным положением, столь противоречившим их взглядам на государство. Когда нунций Бономи в 1613 г. определил политический строй Нидерландов как сочетание монархических, аристократических и демократических принципов управления, он ошибочно распространил на всю страну наблюдение, относившееся лишь к брабантским учреждениям, с которыми ему только и удалось познакомиться.
Чтобы избавиться от опасности централизации, брабантцы делали вид, будто видят в короле лишь своего наследственного герцога. Брабантский совет непрерывно протестовал против вмешательства тайного совета в его дела[1024]. Канцлер Брабанта сохранял за собой право скреплять своей подписью указы, относившиеся к герцогству. Наконец провинциальные штаты позволяли себе резко критиковать каждое требование налогов и настаивали, как и во время революции, что налоги и субсидии должны взиматься их собственными чиновниками и что они не должны давать в этом никакого отчета; «так что, — заявляла брюссельская счетная палата в 1625 г., — начиная с указанного времени верховная власть была разделена между государем и штатами, что являлось совершенно неслыханной и никогда не применявшейся вещью в государстве суверенного монарха»[1025]. В глазах чистых монархистов провинциальные брабантские штаты были «организацией, в которой не было никакого порядка, а царила путаница злоупотребления и заблуждения»[1026].
Главная причина этих «заблуждений» заключалась в муниципальном устройстве брабантских городов и в частности Брюсселя. Подобно льежским цехам брюссельские «нации» также сохранили за собой право одобрения налогов. И так как они остались верными средневековой традиции и признавали законным лишь единодушно принятое решение, то достаточно было отказа одной из них, для того чтобы парализовать деятельность провинциальных штатов. Но в то время как в Льеже военная слабость епископа заставляла его мириться с этими притязаниями, в Брюсселе государь был слишком силен, чтобы уступать им. Правда, в большинстве случаев он обнаруживал терпение и соглашался вступать в переговоры[1027]. Но иногда ему приходилось давать им предостерегающие уроки. Так было например в 1619 г., когда сопротивление «наций» Брюсселя взиманию налогов истощило в конце концов терпение эрцгерцога. Испанским войскам дан был тогда приказ идти на город, и этого оказалось достаточно, чтобы добиться требуемого согласия и положить конец этой «бараньей войне», этой почти комической пародии на прежние городские восстания, настолько значительна была теперь разница между военной силой государя и силами городов[1028].
Генегау тоже сохранил довольно значительную независимость. Здесь была широко представлена высшая знать, и потому с ней необходимо было обращаться бережно. «Великий бальи», всегда избиравшийся из ее среды, из чувства чести противился «умалению» прав, связанных с его должностью, со стороны центрального правительства[1029]. «Законы» графства, обновлявшиеся им без участия государя, не всегда проникнуты были тем духом послушания, как это желательно было бы Брюсселю. Ввиду множества жалоб пришлось отказаться от реформы суда Генегау, предписанной в 1611 г. Третье сословие, представленное в провинциальных штатах городским управлением Монса, тоже нередко обнаруживало склонность к сопротивлению. Этому положен был конец путем изменения в 1624 г. традиционного способа его пополнения, который, по мнению правительства, был слишком благоприятен для демократических элементов[1030].
Все остальные провинции обнаруживали величайшую уступчивость по отношению к монарху, и их автономию всегда нетрудно было обуздать. Во Фландрию, самую крупную из них, старались вообще не назначать никакого штатгальтера, а во главе ее управления ставился председатель фландрского совета. Лимбург, Люксембург, Артуа, графство Намюрское, валлонская Фландрия и Гельдерн сохранили своих правителей. Но их полномочия были сильно ограничены, и они лишены были всякой военной власти. Коменданты крепостей были полностью изъяты из-под их власти и зависели только от командующих армией. Наконец за ними строго следили судебные советы, назначавшиеся центральным правительством. В 1604 г. граф Берлемон, являвшийся правителем Люксембурга, получил инструкции, на основании которых ему предписывалось запрашивать во всех важнейших случаях мнения членов провинциального совета, «исходя из того, что они являются нашими советниками и министрами, а не вашими»[1031].
1023
Когда в 1632 г. Мария Медичи велела арестовать без суда одного из своих придворных и отказалась выпустить его на свободу, генеральные штаты заявили ей, что «даже король, если бы он находился в этой стране, не мог бы, считаясь с присягой, поступить подобным образом».
1025
1026
«Bref mémoire sur la forme du gouvernement des provinces obéissantes des Pays-Bas». Французский манускрипт № 12118 в Национальной парижской библиотеке.
1027
См. любопытный пример у
1028
Об этом инциденте, значение которого было сильно преувеличено, см.
1029
«Bref mémoire»..р. 403, прим. 1. О независимости великого бальи нанимая с XVI в. см
1030
«Gouvernement du pays d'Hainaut depuis le trépas de l'archiduc Albert», Mons 1835, p. 19 etc.
1031