Разительной противоположностью его был принц Оранский. Хотя он совершенно не обладал привлекательными качествами графа Эгмонта, зато он во много раз превосходил его силой ума и характера. Игра случая привела в Нидерланды этого человека, которому суждено было сыграть здесь столь решающую роль[52]. Старший сын графа Вильгельма I Нассау-Диленбургского, которому предстояло вступить в управление немецкими владениями своего рода, он был ребенком всего И лет, когда внезапная смерть его кузена Рене Нассауского неожиданно изменила всю предстоявшую ему жизненную карьеру. Этот Рене принадлежал к той ветви Нассауского дома, которой благодаря женитьбе графа Энгельберта I (умер в 1443 г.) на богатой наследнице рода Поланенов (1403) достались обширные брабантские сеньориальные владения Бреда и Гертрейдснберг (в Голландии). Иоанн IV, сын Энгельберта (умер в 1475 г.), играл значительную роль при бургундском дворе. Его старший сын граф Энгельберт II отличился своей преданностью Карлу Смелому и Максимилиану. Филипп Красивый, уезжая в 1501 г. в Испанию, назначил его правителем бургундских провинций. Он умер в 1504 г., не оставив потомства и наметив своим наследником своего племянника и воспитанника Генриха, который вскоре приобрел исключительное влияние при дворе. Генрих Нассауский, «граф Нансо» французских военных песен, был одним из наставников Карла V, а впоследствии одним из лучших его полководцев. Он женился сначала на Франсуазе Савойской, затем на Клодине Шалонской, принцессе Оранской и, наконец, по сватовству императора — на донне Менсии Мендоза, маркизе Зенетт. Его сын от второй жены, Рене, сделался в 1530 г., по завещанию своего дяди с материнской стороны Филибера Шалонского, принцем Оранским, а после смерти своего отца, в 1538 г., — самым крупным нидерландским вельможей. Он был штатгальтером Голландии, Зеландии, Утрехта, Фрисландии и Гельдерна и в 1544 г. был смертельно ранен при осаде Сен-Дизье. Так как у него не было детей, то он завещал свои обширные владения и свой титул принца Оранского своему юному кузену Вильгельму как ближайшему родственнику мужского пола.
Но Карл V не мог допустить этого семейного соглашения, не поставив некоторых условий, так как Вильгельм был лютеранином. В то время как его дядя сражался за императора, его отец примерно в 1536 г. принял протестантскую веру, примкнул к шмалькальденскому союзу и воспитал своих детей в новой вере. Впрочем, желая обеспечить своему сыну только что доставшееся ему блестящее наследство, он легко согласился отправить его к брюссельскому двору, предоставив воспитать его там в духе католической веры. Здесь наставником мальчика был младший брат Гранвеллы, и Вильгельм вскоре усвоил обычаи, язык и взгляды высшей бургундской знати. Его брак в 18 лет с Анной Бюрен, дочерью знаменитого полководца Карла V, окончательно сроднил его с Нидерландами и безусловно снискал ему особое расположение старого императора. Последний предоставил ему в 1553 г., во время войны с Францией, ответственный военный пост и в день своего отречения от престола появился перед генеральными штатами, опираясь на руку все того же Вильгельма Оранского.
К моменту начала царствования Филиппа II Вильгельму, родившемуся 24 апреля 1533 г., было всего 22 года, и ничего в нем не предвещало его гениальности. Его жизнь до этого времени ничем не отличалась от жизни других представителей высшей знати, его современников. Подобно им он участвовал в походах и подобно им развлекался в мирное время тем, что без счета тратил деньги, щедро устраивая для своих друзей и своих офицеров бесконечные пирушки, на которых он проявлял себя таким мастером выпить, как и его дяди[53]. Его огромное богатство обеспечивало ему, несмотря на его молодость, влияние, с которым могло конкурировать только влияние графа Эгмонта. Помимо Бреды и Гертрейденберга он владел еще огромными территориями в Люксембурге, не считая княжества Оранского. Его доходы, исчислявшиеся минимумом в 150 тыс. флоринов, делали его самым богатым нидерландским вельможей[54], но в нем особенно ценили то, что он нисколько не чванился этим. Он был прост, любезен и радушен со всеми. От него нельзя было никогда услышать гневного или грубого слова, даже по отношению к его слугам. Вместе с тем он обладал широкими познаниями и говорил на 7 языках, не считая французского, ставшего ввиду его пребывания при бургундском дворе его обычным разговорным языком[55]. Наконец, несмотря на непонятное прозвище «Молчаливый», полученное им впоследствии, он обладал природным красноречием[56]. Но самыми характерными его чертами были острота ума и упорство воли. Уже издавна при брюссельском дворе вошло в поговорку: «Умен, как принц Оранский, и решителен, как граф Эгмонт»[57]. Если он был медлителен в принятии решения, то, однажды приняв его, он был уже непоколебим. Позднее он писал о себе: «О тех пор как господь наградил меня моим малым разумением, я всегда старался не обращать никакого внимания ни на слова, ни на угрозы при исполнении дела, которое я мог делать с совершенно спокойной совестью»[58]. Воображение и чувство, казалось, не играли у него никакой роли, и этот склад его ума прекрасно сочетался с индиферентизмом в религиозных вопросах. Он был такой же католик, как затем лютеранин, а еще позднее кальвинист, без энтузиазма и без глубокой убежденности. На самом деле это был государственный деятель, смотревший на религиозные вопросы скорее под углом зрения политика, чем верующего. Если в 1561 г. он запретил исповедание протестантской веры в своем княжестве Оранском, то сделал это лишь для того, чтобы не допустить «нарушения общественного спокойствия», а отнюдь не потому, что считал это — как хотел бы того Гранвелла — «оскорблением небесного и земного величества»[59]. Несомненно в глубине души он издавна мечтал для Нидерландов о таком же «религиозном мире», который установлен был в Германии. Если вообще присмотреться ближе, то нетрудно убедиться, что позиция принца в религиозном вопросе вытекала из его политической позиции. Знатный вельможа, он не склонен был отказываться от привилегий, которыми он пользовался по своему происхождению. Больше чем кто-либо, он гордо требовал свободы говорить и действовать без стеснений, так как он был не только, как другие нидерландские вельможи, рыцарем ордена Золотого руна и провинциальным штатгальтером, но был отпрыском княжеского рода, желавшим сохранить по отношении) к Филиппу II такую же независимость, какой пользовались его родственники в Германии по отношению к императору[60]. И хотя он стал с головы до ног бургундцем, но граф Нассауский не исчез в нем бесследно. Он не желал признать себя простым вассалом испанского короля и никогда не склонял головы перед тем абсолютизмом, утвердить который призван был Гранвелла. Благодаря своему иностранному происхождению он занял среди высшей аристократии исключительное положение, которое в сочетании с его богатством и его талантами привело к тому, что вокруг него вскоре объединились рассеянные до того представители, оппозиции. Не было никого, кто бы лучше способен был руководить ею или лучше умел создавать все новые препятствия для своего противника, все время скрывая от него свою игру с такой ловкостью и с таким макиавеллизмом, по сравнению с которыми двоедушие Филиппа производило лишь впечатление грубой и наивной тактики.
52
О семье Вильгельма, его детстве, его воспитании, его действиях и поступках в Нидерландах до начала царствования Филиппа II см. прекрасное изложение:
53
Луиджи д'Аррагона, посетивший в 1517 г. Брюссель, упоминает как об одной из достопримечательностей города об огромной кровати, стоявшей в главной зале нассауского дворца для мертвецки пьяных собутыльников («Reise von Luigi d'Aragona», ed. Pastor, S. 65). Вильгельм Оранский в течение всей своей жизни питал слабость к застольным излишествам, которые, впрочем, ему позволяло его крепкое здоровье.
54
59
60
Он писал в 1560 г. правительнице, желавшей, чтобы он попросил у короля разрешения вступить в брак, что «вассалы этой страны вольны в своих браках и что не приличествует налагать на них подобную обязанность».