Немногого лишь недоставало, чтобы восстание гугенотов во Франции перебросилось тотчас же и в Нидерланды. Во всяком случае оно сразу же усилило активность и решительность кальвинистских пропагандистов. Воодушевленные примером своих единоверцев, они стали выступать теперь открыто. Из Англии и Франции прибывали новые пасторы, чтобы взять в свои руки руководство движением. В Нижней Фландрии, а также в районе Турнэ и Валансьена проповеди велись теперь совершенно открыто. Эмиссары гугенотов разъезжали по стране; седанские кальвинистские типографии наводнили страну памфлетами, книгами религиозного содержания, сборниками церковных песнопений. В августе 1560 г. Маргарита Пармская ожидала, что восстание вот-вот разразится, и Гранвелла писал королю, что религия гибнет во всей стране и только чудом можно объяснить то, что Нидерланды до сих пор еще не последовали примеру Франции[124].
Тщетно Филипп II советовал ему прибегнуть к строгости: невозможно было арестовать сотни подозрительных лиц и уничтожить все население страны. Кроме того всеобщее недовольство правительством заставляло считаться с общественным мнением. Маргарита должна была ограничиться тем, чтобы действовать так, «как позволяли положение страны и состояние умов»[125]. Она пыталась ободрить усердствующие городские власти, возобновила указ против театральных зрелищ, но не решилась пойти дальше[126]. В 1561 г. подавление ереси натолкнулось повсюду на открытое сопротивление. В Антверпене не арестовывали больше ни одного кальвиниста[127]. В Нижней Фландрии приезд инквизитора Тительмана послужил поводом к беспорядкам; угрожающей толпой сотни людей следовали за ним по пятам, подвергали его публичному поруганию, и ненависть народа к нему была так сильна, что владельцы гостиниц из страха перед народом отказывались впустить его[128]. В Мессине толпа взяла приступом тюрьму, в которой заключено было несколько еретиков. Ввиду всего этого «сельские власти» были терроризированы, и от них ничего нельзя было ждать. В июле 1561 г. фландрский совет констатировал, что в округе замка Беле ль «число подозрительных, состоящих большей частью из бедных, невежественных людей, не умеющих ни читать, ни писать, так велико, что ничего нельзя будет добиться без большого кровопролития и без полного разорения вышеназванного района»[129].
Еще хуже обстояло дело в Армантьере и в районе Гондсхота, в Нюкерке, Кеммеле, Витсхате, Драноутре, Ренингельсте, Стенверке. Говорили о происшедших в некоторых местах разграблениях церквей. В ноябре какая-то шайка ворвалась в якобинский монастырь около Брюгге, ранила двух монахов и забрала деньги[130]. Узнав о событиях, происходивших в Нидерландах, многие эмигранты вернулись из Англии; они разжигали народные страсти «и как бедные, гонимые, частью приговоренные к изгнанию люди как бы спешили отдаться на волю случая»[131]. Анонимное заявление, адресованное городскому управлению Гондсхота якобы от имени 2 тыс. протестантов, провозглашало право на восстание против власти, не повинующейся слову божию. В этом заявлении впервые очень искусно применен был аргумент, который кальвинисты потом часто повторяли. Требуя веротерпимости, они ссылались на интересы города, промышленность которого должна будет погибнуть из-за поведения инквизиторов[132]. Другие воззвания были лишь грубыми подделками, целью которых было взволновать невежественные и легковерные массы. Таково было например письмо «курфюрста Фредерика Наугсбургского (sic) и мессира Жерара ван Севенберга», угрожавшее истребить огнем и мечом всех тех, кто преследует «их бедных собратьев»[133].
Возбуждение, царившее в промышленных районах Фландрии, охватило также рабочих Турнэ и Валансьена. В Валансьене оно поддерживалось «чужеземцами — французами и др., приезжавшими сюда для производства шерстяных тканей («sayettes» и «demyes-ostades»), часть их, впрочем, состояла из «эмигрировавших по религиозным причинам»[134]. В октябре 1561 г. неизвестные люди стали собираться по ночам на улицах, распевать псалмы Маро и, останавливаясь у дверей домов католических священников, осыпали их оскорблениями. Можно было сколько угодно усиливать охрану, запрещать сдавать магазины и комнаты иностранцам, которые не предъявят свидетельства об исповедании католической веры, заставлять владельцев гостиниц представлять ежедневно городским управлениям списки своих постояльцев, угрожать снести дома, где происходили «тайные собрания»[135], но брожение умов, на время заглохшее, в феврале 1562 г. приняло еще более широкие размеры. Тяжелое положение промышленности в течение зимы еще более усилило опасность. Множество безработных было заодно с протестанта, ми, и, чтобы избежать восстания, городские управления вынуждены были использовать их для починки крепостных стен, с тем чтобы дать им «средства к существованию»[136]. Между тем число грозных признаков все росло. В письмах, подбрасывавшихся в ратушу, заявлялось, что сторонники нового учения обязаны положить конец «идолопоклонству», чтобы заслужить себе царствие небесное[137]. Власти не решались казнить двух уже давно приговоренных кальвинистов. Когда же они наконец 27 апреля 1562 г. решились на это, то толпа устремилась к кострам, разбросала вязанки хвороста, поспешила освободить из заключения обоих «недосожженных» и, распевая псалмы, торжественной процессией повела их на проповедь[138]. На этот раз скандал был слишком громким. Правитель города маркграф Берг, который до сих пор всегда отсутствовал, чтобы не быть вынужденный прибегать к наказаниям, перестал сопротивляться увещеваниям правительницы. Он поспешил в Валансьен, куда к нему прибыло 500 солдат, взятых из соседних гарнизонов. Впрочем, он не встретил в городе никакого сопротивления. Протестанты не в состоянии были выступить против вооруженной силы; они рассеялись или попрятались. Те из них, кого удалось поймать, смело шли навстречу смерти, распевая псалмы «до последнего издыхания». Когда Филипп II узнал об этом «очень дурном примере», он поспешил посоветовать Маргарите впредь затыкать приговоренным рот «кляпом или чем-нибудь другим», наподобие того, что ему довелось видеть в Англии при Марии Тюдор[139].
128