К счастью, как раз в это время в Брюсселе были получены письма Филиппа, в которых ой соглашался на уничтожение инквизиции, смягчение «плакатов» и на всеобщую амнистию. Хотя эти уступки не были искренни и хотя 9 августа он торжественно уверял, что отнюдь не считает себя связанным ими, а, наоборот, собирается наказать виновных в преступлениях против религии и против его верховной власти, однако эти официальные заявления его по крайней мере дали Маргарите возможность ответить на петицию членов союза. Но теперь уже недостаточно было обещать им амнистию и отмену инквизиции[218]. Кальвинисты требовали твердого обещания, что их проповеди не будут впредь запрещаться, и без этой уступки — греховной с точки зрения правительницы — нечего было и думать о восстановлении порядка. Маргарита не решилась принять на себя ответственность за это ни перед своей совестью, ни перед королем. Осаждаемая увещевавшими ее представителями высшей знати, она отчаянно сопротивлялась. Перед лицом всего государственного совета она заявила прерывающимся от рыданий голосом, что «она скорее даст себя убить, чем согласится…, что это означало бы гибель для религии, которую его величество хочет спасти в первую голову, прежде чем страну, предпочитая лучше все потерять, чем так тяжело согрешить перед богом[219]. Чтобы спастись от членов государственного совета, Маргарита хотела бежать в Моне, но население Брюсселя заперло городские ворота.
В конце концов она вынуждена была понять, что необходимо уступить. Не желая себя ни к чему обязывать и уверяя, что она подчиняется лишь принуждению, она разрешила 23 августа представителям высшей знати объявить, что впредь до решения короля власти не будут запрещать проповедей, происходящих в обычных местах[220]. О своей стороны члены союза обещали ей всеми силами содействовать прекращению грабежей, решительно добиться, чтобы народ сложил оружие и чтобы проповеди велись лишь в тех местах, в которых они происходили до этого, и наконец считать их союз «несуществующим, расторгнутым и отмененным» до тех пор, пока будет соблюдаться гарантированная им безопасность[221].
Это соглашение, являвшееся конечно лишь временным компромиссом, вводило свободу вероисповедания в Нидерландах. Хотя этим соглашением запрещалось дальнейшее распространение кальвинистского богослужения, однако на основании его все же допускалось отправление кальвинистского богослужения во всех тех местах, где оно происходило до этого. Оставалось только установить modus vivendi между протестантами и католиками, и этим сейчас же занялись представители высшей знати — Оранский в Антверпене, Эгмонт во Фландрии, Гогстратен в Мехельне, Горн в Турнэ и т. д. Р» отношении грабителей 25 июля был издан «плакат», ставивший их вне закона, разрешавший всякому преследовать и убивать их, как врагов бога и церкви[222]. Оранский приказал казнить нескольких грабителей в Антверпене; другие были приговорены к смерти во Фландрии и в области Турнэ. Уже в начале сентября они исчезли повсюду.
Между тем во многих городах с одобрения провинциальных штатгальтеров введена была свобода кальвинистской религии. Кальвинисты крестили, венчали, причащали, открывали школы. В Турнэ, Валансьене, Генте, Антверпене они строили себе из дерева или даже из камня храмы, придавая им предпочтительно, во избежание сходства с католическими церквами, форму зданий с круглыми или восьмиугольными куполами[223]. В Антверпене их примеру последовали лютеране, которые были здесь еще довольно многочисленны ввиду наличия иностранной колонии. Взаимоотношения между различными исповеданиями регулировал местный «религиозный мир», ставивший все исповедания в одинаковое положение и строжайшим образом запрещавший им чинить неприятность друг другу[224].
218
219
220
221
223
224
Для Антверпена см.