Это чувство равноценности, гражданской самодостаточности определяло политические взаимоотношения внутри Республики. Оно доминировало в отношениях между Оранскими и такой мощной городской державой, как Амстердам, но в более широком смысле вышесказанное характеризует также связи центральной гаагской власти с различными провинциями. После ряда столкновений — в 1650 году юный статхаудер Вильгельм II сделал даже безрассудную попытку вооруженным путем овладеть Амстердамом — все партии осознали, что они неразрывно связаны между собой в хрупкой государственной системе, которая может существовать только при условии, если все конфликтующие стороны готовы никогда не доходить до крайностей.
Так появилась система управления, многим казавшаяся слабой, которая держалась на компромиссах и диалоге, но на практике часто срабатывала вполне адекватно и гибко. Она не подавляла гражданина, как это делали многие королевские бюрократии, но делала его союзником. Она сочетала в себе известную меру центральной власти со значительной степенью городской и региональной автономии и тем самым предполагала, что решения должны формироваться в том месте, которому лояльно большинство граждан, то есть в их родных городах. Общенациональные связи были еще слабыми, нидерландский гражданин чувствовал себя прежде всего амстердамцем, или фризом, или зеландцем, или лейденцем. Признание многообразия интересов и мнений также и в этом отношении придавало Республике собственную, почти демократическую динамику, которая, не будучи ограниченной королевскими капризами, могла свободно реализовываться.
Оборотной стороной являлось то, что трудно было разрубать узлы и что формирование решений по делам, в которых сталкивались различные интересы, происходило крайне медленно. Особенно это было заметно в области национальной обороны и водного хозяйства: Республика так и не смогла создать вооруженные силы, соответствовавшие ее экономическому положению, и только к середине XIX века наконец-то появилась возможность приступить к рассмотрению серьезной гидротехнической проблемы разрастания озера Харлеммермеер.
А давайте-ка нанесем визит в Амстердам того времени, в дом одного из предков прекрасной Эстер Хоофт, благородного любителя искусств Питера Корнелисзоона Хоофта. Сейчас вечер 20 февраля 1640 года. Канал Кейзерграхт покрыт льдом. В большом зале пылает камин, щедро льется вино. Столы, должно быть, ломятся от таких блюд, как лещ на вертеле, курица, жаренная с апельсиновыми корками, фаршированный устрицами каплун, запеканка из телячьих языков, молочный поросенок, фаршированный сливами и гвоздикой, и, возможно, какое-нибудь огромное кондитерское чудо в качестве главного блюда. Короче говоря, все экзотические яства из кухни Амстердама XVII века. На вечере музицируют, беседа — само искусство — полна остроумия, поэзии и игры слов.
Почему я вызвал в воображении этот милый вечер, состоявшийся так давно? Прежде всего из-за представленного здесь общества. Редко собиралось вместе так много носителей славных амстердамских имен, как в тот вечер. Разрешите представить: высокоученые Герард Фос и Каспар Барле, католический поэт и по совместительству торговец чулками Йоост ван ден Вондел, потрясающие сестры Анна и Мария Тесселсхаде, строптивый художник, архитектор и пьяница Якоб ван Кампен и, наконец, секретарь принца Константейн Хёйгенс[7] — композитор, поэт, изобретатель и вообще гений. Это была элита культурной жизни города.
И сам праздник наверняка был особенным. Некоторые участники писали о нем с таким восторгом, что даже пять с половиной веков спустя до нас долетают искры. Константейн Хёйгенс должен был на следующий день отправиться в «далекое путешествие» на санях через замерзшее озеро Харлеммермеер (там сейчас находится аэропорт Схипхол) в Гаагу, но, когда он собрался удалиться, ему это не удалось. Семь дам, став в круг, помешали ему уйти. Происшествие вдохновило гостей на несколько творений, созданных по данному случаю. Якоб ван Кампен, достав свое перо, набросал эскиз этой сцены, Барле написал стихотворение о рисующем ван Кампене, а Хёйгенс, как и Тесселсхаде, описал ситуацию в эпиграмме.