Какие бы демоны ни преследовали Кунраада ван Бёнингена — уныние, Якоба, какие-то обитатели небес или ада, — одно совершенно определенно сыграло роль: политика. Или, лучше сказать, духовное и моральное состояние, в котором находились его город и Республика в конце XVII века. У ван Бёнингена и раньше бывали видения с политической подоплекой. В 1672 году, когда он был посланником в Париже, он видел «короля-солнце» в облике Навуходоносора, изрыгающего дым и кричащего: «Убейте, убейте, ведь охота — это хорошо!» Впоследствии он видел гробы, парившие над городом. Но, каким бы странным ни был его бред, тревога, которую он пытался выразить криками над Амстелом в ночной час, по сути, была реальной и серьезной. Потому что его мир тихо и незаметно оказался в глубоком кризисе самоидентификации.
Это был в первую очередь кризис гражданских добродетелей. Кунраад ван Бёнинген в свои лучшие годы являлся олицетворением идеального амстердамского купца, действительно типичным marcator sapiens. Потом он видел, как этот бюргерский мир погружается в летаргию и коррупцию, городские должности продаются тем, кто больше заплатит; еще полвека — и от его «совершенной» общности больше ничего не останется.
Но кризис имел еще более глубокие причины международного характера. Северные Нидерланды, как мы уже видели, в XVII веке были исключительным явлением. На протяжении десятилетий они образовывали в неспокойной Европе остров богатства и мира, они располагали невероятно обширной сетью торговых контактов, они проводили политику великой державы, и все это несмотря на свою маленькую территорию с относительно небольшим населением.
Мы говорим сегодня об 11 сентября, а великой травмой для ван Бёнингена и его соотечественников было вторжение 1672 года. В основном благодаря случаю и глупому везению в тот злосчастный год наступление французского «короля-солнца» захлебнулось под Утрехтом. Затем между нападавшими державами — Францией и Англией, — а также немецкими епископствами Мюнстера и Кёльна возникли разногласия; кроме того, молодой статхаудер Вильгельм III оказался умным стратегом, и все это еще раз спасло само дальнейшее существование Нидерландов. В самый последний момент. Но стало также более чем очевидно и то, что до тех пор бывшая формула успеха Республики не гарантирует ей превосходства на долгий срок.
В последовавшие годы все больше денег вкладывалось во флот и в армию, крупные работы в области инфраструктуры больше не финансировались. Экономический спад усиливался, и некоторые города начали даже вводить нечто вроде ограничения иммиграции. В 1685 году Харлем, например, запретил командам бечевых барж подвозить в город чужих бродяг из Амстердама, но в обратном направлении перевозки были разрешены. В 1715 году стало ясно, что статус великой державы не по силам маленькой стране. Республика больше не могла оплачивать долги, практически стала банкротом и с тех пор придерживалась политики осмотрительного нейтралитета. Это был самый большой кризис, наступление которого предчувствовал ван Бёнинген: кризис в конце той эпохи, когда его страна и его город занимали исключительную позицию; кризис уникальности этого маленького мира.
В конечном счете Республика пала жертвой своего собственного успеха. Она допустила классическую ошибку успешных государств: слишком долго придерживалась старых рецептов успеха; все больше сытость не позволяла видеть, что происходит у других. Между тем эти другие находили новые пути, во многих областях обгоняя былого лидера, чтобы когда-нибудь покончить с его гегемонией. К 1880 году Великобритания со своей угольной и сталелитейной промышленностью была самой экономически могущественной страной на свете; но 70 лет спустя, к 1950 году, все еще в основном сидела на прежних технологиях — и потеряла первенство. Нечто подобное случилось с нидерландской республикой в XVIII веке.
Производство пришло к застою, потому что в тех областях, где Нидерланды еще недавно обладали преимуществом перед остальной Европой: дешевая рабочая сила, замечательная разветвленная сеть водного транспорта, большой торговый флот и отлично организованный подвоз сырья и полуфабрикатов, — их догнали и перегнали другие страны, прежде всего Великобритания. Когда-то самые передовые технологии кораблестроения устарели. В XVII столетии англичане с благодарностью копировали быстрый и дешевый голландский флот, важнейший тип торговых судов того времени. В XVIII веке нидерландские верфи безнадежно отстали, а британцы строили новейшие трехпалубники.