Впрочем, зрители и прохожие тоже играют важную роль в этом «Лексиконе Сопротивления». Повсюду в нем сталкиваешься с предательством, а еще чаще с равнодушием, пассивностью и прямо-таки преступной исполнительностью. Нидерландские железнодорожники, например, которых их коллега Йаап Хамелинк (позже также расстрелянный) еще в июле 1942 года призывал саботировать перевозку евреев в «пересыльный лагерь» Вес-терборк, еще два последующих года бесперебойно обслуживали процесс депортации. Или жители фризской деревни Эхтенер-брюх, сдавшие полиции морского офицера и секретного агента Лодо ван Хамела и его сотрудников, после того как гидроплан, который должен был забрать группу и доставить ее в Лондон, не смог совершить посадку на близлежащем озере Тёкермеер. По берегу озера ныне проходит дорога, названная в честь Лодо ван Хамела, но не думаю, что местные обитатели рассказывают о связанной с этим истории.
Однако прежде всего книга сообщает о мужестве. О мужестве юношей и девушек — какими же юными были многие из них: 19 лет, 21 год, 23 года! О мужестве обычных граждан: ведь большинство из них оказались похороненными на почетном кладбище только потому, что их тела были найдены в соседних дюнах. Среди них были и старые, и молодые; банкир, разнорабочий, председатель суда, аптекарь, скульптор, батрак; коммунист, строгий кальвинист. О личном мужестве таких людей, как Вилем Арондёс, активный член Сопротивления в художественных кругах, который открыто заявлял о своем гомосексуализме, чтобы все видели, что гомосексуалисты не трусы, не уподобились женщинам и не декаденты. О мужестве его товарищей, с которыми он близко сошелся в последние недели перед казнью, когда в общей камере они вели бесконечные разговоры, дискуссии, читали Библию, шутили и, как выразился один из них, пережили время невиданной радости и счастья. О мужестве 13 приговоренных к смертной казни сотрудников подпольной газеты «Фрай Недерланд» («Свободные Нидерланды»), которые, по словам одного из заключенных, каждый день выбегали на так называемый шпортплатц, «как будто у них нет никаких забот и уже завтра они выйдут на свободу».
Все это тоже было в оккупированных Нидерландах.
Осенью 1945 года — страна была обескровлена, но все лето бурно праздновала освобождение — уже упоминавшийся Ян де Хартог встречал свою мать, прибывавшую на транспортном судне, которое доставило бывших переселенцев из Индонезии обратно в Европу. Почти все нидерландцы, которые там жили (примерно 100 тысяч человек), провели более трех лет в лагерях, куда их интернировали японцы. А сразу после капитуляции Японии индонезийские националисты провозгласили Республику Индонезию. Началась война за независимость.
Де Хартогу, как, вероятно, и любому нидерландцу, был хорошо знаком данный корабль. Перед началом Второй мировой войны он не раз наблюдал его отплытие и возвращение. Украшенный флагами и серпантином, с радостными пассажирами у поручней и тесной толпой слуг-яванцев на корме верхней палубы, он был гордым символом нидерландской колониальной империи, в которой никто не находил странным, что «страна с населением не более 10 миллионов, ведущая земноводную жизнь в самом заболоченном углу Европы, господствовала над тропическим архипелагом величиной с континент и населением, на 60 миллионов превышавшим ее собственное население».
Но, когда в тот осенний вечер 1945 года корабль швартовался к пристани, де Хартог осознал, что нидерландской колониальной империи пришел конец. «То, что раньше было королевой торгового флота, выглядело теперь как каботажное судно, выполняющее случайные рейсы. Краска на нем потрескалась, спасательные шлюпки в грязи, флаг порван. На прогулочной палубе, где я так часто видел расположившихся белых властителей “Изумрудного пояса”[16], теперь стояла толпа женщин и детей со впалыми глазами, выживших в японских концентрационных лагерях». Де Хартог не без колебаний взошел на борт, «избегая смотреть на истощенные тела, в печальные лица и в напуганные глаза женщин, наблюдать лихорадочную и неуверенную шаловливость худых детей, нервно игравших в прятки на палубе, где когда-то прогуливались их отцы, блистая помпезным благополучием».
Было ли то, что произошло в период с 1940 по 1945 год, случайностью? Конечно, ужасной случайностью, но, по сути дела, было ли это всего лишь временным отклонением от нормального хода вещей? Или это — переломный момент в ходе нидерландской истории?