Джон Молленкопф полагает, что именно социальная организация Нидерландов стала причиной гораздо более медленной интеграции обширных групп иммигрантов. Работа по-прежнему является лучшим средством интеграции. Однако в отличие от США иммигрантов в Нидерландах не принуждали участвовать в трудовой жизни. Иначе говоря, в нидерландском социальном государстве на протяжении многих лет существовало слишком много возможностей уклоняться от работы, а тем самым и от интеграции.
Другой важной причиной различий, несомненно, было происхождение этих иммигрантов. Большое число мусульманских иммигрантов приезжало в Нидерланды из маленьких, нищих, придерживающихся архаических традиций деревенских общин на задворках Анатолии и в районе Рифских гор, часто они были неграмотными, не говорили ни на одном иностранном языке и первоначально привлекались сюда, чтобы на короткое время восполнить недостаток рабочей силы. Они не испытывали особой необходимости интегрироваться, ведь скоро нужно будет возвращаться домой.
Как-то я спросил нескольких студентов турецкого происхождения, когда их родители решили окончательно остаться жить в Нидерландах. Эти студенты родились и выросли в Нидерландах, и я полагал, что решение было принято где-то в начале 90-х годов. Оказалось — нет, всего лишь несколько лет назад. Не менее четверти века эти семьи прожили с «мифом об отложенном отъезде», как однажды была названа иллюзия о временной жизни на чужбине. Так считали, имея собственные основания, и приезжие, и нидерландцы, потому что и те и другие в общем-то не хотели всей этой иммиграции. Удержанию иллюзии, что иммиграция лишь преходящее явление, способствовала та атмосфера веселой толерантности, которая была хорошим тоном в широких кругах в 70-е и 80-е годы. Более того, и «жесткие меры», с помощью которых нидерландские политики позже хотели «решить» проблему, обосновывали тем же ошибочным представлением: иммиграции на самом деле быть не должно, особенно в таком современном «транзитном» обществе, как нидерландское. Мы просто-напросто насколько можно закроем наши границы. Только те относительно немногие коренные жители, кто регулярно сталкивался с едва интегрированными иммигрантами — их соседи, полицейские, социальные работники, два-три журналиста, — сознавали, что здесь тикала и продолжает тикать мина замедленного действия.
Таким образом, нидерландские проблемы, связанные с некоторой частью населения турецкого и марокканского происхождения, лежат главным образом в другой плоскости, чем религиозно-мировоззренческая, как предполагает упрощенное представление о противоположности ислама и Просвещения. Иногда они меньше, иногда больше, чем в таком искаженном изображении, и, конечно же, сложнее. Если все эти проблемы свести к религиозным и мировоззренческим вопросам, то выводы получаются следующие: иммигранты-мусульмане и их потомки должны принять некую разновидность просвещенного секуляризма, если хотят найти свое место в западном обществе. Если они этого не сделают — а этого можно ожидать, — то их, по сути дела, оставят за рамками интеграции. В таком городе, как Амстердам, это практически означало бы, что шестая часть жителей должна быть вычеркнута и исключена. Единственным мыслимым последствием была бы эскалация подспудной напряженности. Политика, фиксированная на религии, заводит в тупик. Как выразился патриарх амстердамской социологии, профессор Абрам де Сван: «Самое малоинтересное в наших исламистах — это ислам».
Дискуссии, которые велись в последние годы об иммиграции и интеграции много говорят, впрочем, и о самом нидерландском обществе, о наших надеждах, о доверии к самим себе и друг к другу и о противоположном: о страхе, который охватил прежде всего старшие поколения коренных жителей. Другой составляющей обманчивого автопортрета является представление — на нем основывается так называемая политика натурализации министра Риты Фердонк, — согласно которому нидерландское общество есть более или менее статичное образование, поэтому интеграция иммигрантов сравнима с добавлением новых цветов и ароматизаторов в медленно зреющий йогурт. Если субстанция аккуратно перемешивается и йогурт продолжает иметь вкус йогурта, то все в порядке. Если процесс идет по-другому, то возникают проблемы.
Это совершенно не соответствует действительности. Мы, нидерландцы, лжем самим себе, будто мы в сущности своей не меняемся, и будто только иностранцы заставляют нас идти на перемены. Недавно я разговаривал с режиссером, который должен был снимать фильм, где все происходит в Амстердаме 1979 года. Он безнадежно искал места для съемок и почти ничего не мог найти. «Костюмированный фильм из жизни XVIII века, — говорил он, — в данный момент проще снять, чем фильм, действие которого разворачивается в Амстердаме четверть века назад». Далее за этот короткий промежуток времени очень немногое осталось неизменным. Поэтому более реалистично рассматривать нынешнее нидерландское общество как движущийся поезд, на который как-то должны запрыгивать новые пассажиры — молодежь или новые иммигранты. Возможно далее, это поезд из волшебного мира Гарри Поттера, поезд, который на ходу непрерывно меняется.